«Чудо! Чудо!…»
10 июня, 2017 7:25 дп
Евгения Лещинская
…И вот идёшь ты, нет, ступаешь по брусчатке Королевской мили Эдинбурга. Дыхание сбивается от того, что тут же рядом неслышно (но я-то слышу!) движутся тени сэра Вальтера Скотта, сэра Роберта Бернса и сэра Роберта Льюиса Стивенсона.
А до сэра Шона Коннери еще целая вечность. Это потом каждый встречный и поперечный горожанин поведает вам, как сэр Шон привозил в его дом молоко, когда был молочником, и засветил фингал под глаз дедушке, дяде, свату, брату, когда работал вышибалой в баре.
Но это сильно позже (не позвать ли сэра Шона на чашку кофе, не напомнить ли ему про бурную шотландскую молодость, вот удивится !). И бредёшь ты, аки пилигрим, в сопровождении сэров и пэров, королей и королев. Поодаль рыцари ордена Чертополоха, слева Маргарита Шотландская в серой накидке с капюшоном (и не её вина, что пришлось сменить власяницу на красный бархат с золотом), справа Мария Стюарт с гордо выпрямленной шеей и отрубленной головой подмышкой. А вокруг кэстлы позапрошлых веков , но что им сделается, стоят как новенькие.
Все переплелось и перемешалось: сказки с реальностью, вымысел с историей. И совсем уже не удивляешься, когда прямо против здания верховного суда видишь ангела.
Такого вполне себе грустного ангела с сиянием над головой, в божественном рубище. Только, как бы это сказать поделикатней, не совсем обычной окраски. Прямо скажем, убойного колера. Устойчивого цвета говна этот посланник мира грез. А я, признаюсь, люблю все необычное, странное, где-то даже уродливое.
Подхожу ближе, вижу плетеную тростниковую корзину, будто из того самого времени, когда в корзинах прятали младенцев. Правда, и тара тоже в цвет ангелу (ибо художественная композиция), с надписью английской вязью : «являю чудеса».
Вкруг — праздные туристы. Жрут, пьют, ржут. Не верят херувиму, аспиды! И я эдак вслух (люблю побазарить, слаба) начинаю рассуждать , что вот, мол, доверчивый, простодушный ангел, невинное дитя. Облачился бы в белое, продекламировал бы смердам из буколики, а можно сонет или балладу, сменил бы позу каторжника на порыв агнца. А то сидит как этот…Вперив тусклый взгляд в камни.
Да ещё в трех шагах от судебного вертепа. Публика дура, это все знают, у нее ассоциации. И, прямо скажем, не те, что подобают торжественному моменту. Не воздушные. Не окрыляющие. Где ж вас учат-то, господи…
В ту же минуту прямо из-под артистично спутанной бороды шотландского серафима слышится негромкое, но внятное и такое родное напутствие : пошла нахуй, баба.
От неожиданности и мгновенной радости узнавания непроизвольно роняю в моисееву корзину двухфунтовую монету.
— Чудо, чудо ! – шелестит толпа, воздевая руки к небу.
Евгения Лещинская
…И вот идёшь ты, нет, ступаешь по брусчатке Королевской мили Эдинбурга. Дыхание сбивается от того, что тут же рядом неслышно (но я-то слышу!) движутся тени сэра Вальтера Скотта, сэра Роберта Бернса и сэра Роберта Льюиса Стивенсона.
А до сэра Шона Коннери еще целая вечность. Это потом каждый встречный и поперечный горожанин поведает вам, как сэр Шон привозил в его дом молоко, когда был молочником, и засветил фингал под глаз дедушке, дяде, свату, брату, когда работал вышибалой в баре.
Но это сильно позже (не позвать ли сэра Шона на чашку кофе, не напомнить ли ему про бурную шотландскую молодость, вот удивится !). И бредёшь ты, аки пилигрим, в сопровождении сэров и пэров, королей и королев. Поодаль рыцари ордена Чертополоха, слева Маргарита Шотландская в серой накидке с капюшоном (и не её вина, что пришлось сменить власяницу на красный бархат с золотом), справа Мария Стюарт с гордо выпрямленной шеей и отрубленной головой подмышкой. А вокруг кэстлы позапрошлых веков , но что им сделается, стоят как новенькие.
Все переплелось и перемешалось: сказки с реальностью, вымысел с историей. И совсем уже не удивляешься, когда прямо против здания верховного суда видишь ангела.
Такого вполне себе грустного ангела с сиянием над головой, в божественном рубище. Только, как бы это сказать поделикатней, не совсем обычной окраски. Прямо скажем, убойного колера. Устойчивого цвета говна этот посланник мира грез. А я, признаюсь, люблю все необычное, странное, где-то даже уродливое.
Подхожу ближе, вижу плетеную тростниковую корзину, будто из того самого времени, когда в корзинах прятали младенцев. Правда, и тара тоже в цвет ангелу (ибо художественная композиция), с надписью английской вязью : «являю чудеса».
Вкруг — праздные туристы. Жрут, пьют, ржут. Не верят херувиму, аспиды! И я эдак вслух (люблю побазарить, слаба) начинаю рассуждать , что вот, мол, доверчивый, простодушный ангел, невинное дитя. Облачился бы в белое, продекламировал бы смердам из буколики, а можно сонет или балладу, сменил бы позу каторжника на порыв агнца. А то сидит как этот…Вперив тусклый взгляд в камни.
Да ещё в трех шагах от судебного вертепа. Публика дура, это все знают, у нее ассоциации. И, прямо скажем, не те, что подобают торжественному моменту. Не воздушные. Не окрыляющие. Где ж вас учат-то, господи…
В ту же минуту прямо из-под артистично спутанной бороды шотландского серафима слышится негромкое, но внятное и такое родное напутствие : пошла нахуй, баба.
От неожиданности и мгновенной радости узнавания непроизвольно роняю в моисееву корзину двухфунтовую монету.
— Чудо, чудо ! – шелестит толпа, воздевая руки к небу.