Читал ли Ерофеев рабочим свою поэму «Москва-Петушки»
23 мая, 2025 11:46 дп
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
Когда Дафни Скиллен в интервью (есть на ютубе) спросила Веничку Ерофеева, читал ли он рабочим свою поэму «Москва-Петушки» (а он писал ее в то время, когда тянул кабели с рабочими), Веничка воскликнул: «Да боже упаси!» Она удивилась. В ее понимании это было само собой разумеющееся.
Ерофеев воскликнул в том смысле, мол, да что они, скоты, поймут?! В этом восклицании видится то самое размежевание, которое отличает советского интеллигента от западного интеллектуала по вопросу «рабочего движения». Западный интеллектуал от Оруэлла до Хомского относится к рабочему классу трепетно и деликатно, будто надеясь и веря, что там можно просвещать и образовывать и чего-то добиться.
Советский же интеллигент, изучив рабочего не с расстояния и в монокль пенсне, а предельно близко, через солдатскую казарму, лагерный барак, общий паек или строительный вагончик, как Веничка Ерофеев, досконально поняв всю суть его, интересы и мысли, и выяснив, что там почти ничего нет, давно махнул рукой.
В этом возгласе Ерофеева, в самом деле, нет никакого чванства, элитаризма или снобизма. А есть только формальное и строгое рацио, которое фиксирует полную бессмысленность дискусси. Потому, что там даже разные семантические фреймы, это видно просто по глазам: когда говоришь фразу или задаешь вопрос, а он силится собраться с мыслями и уяснить, и увы, не может. Совсем как тот андрян-мандрян, который все понимает, но сказать не может, как собака.
Потому, что там почти нет точек соприкосновения. И тогда не остается никакого другого выхода, кроме этой окончательной интеллектуальной сегрегации: у нас, увы, — редукция, а у них — хаос, и мы совсем не пересекаемся, как прямые в эвклидовой геометрии.
Мэйдэй
Игорь Поночевный:
Когда Дафни Скиллен в интервью (есть на ютубе) спросила Веничку Ерофеева, читал ли он рабочим свою поэму «Москва-Петушки» (а он писал ее в то время, когда тянул кабели с рабочими), Веничка воскликнул: «Да боже упаси!» Она удивилась. В ее понимании это было само собой разумеющееся.
Ерофеев воскликнул в том смысле, мол, да что они, скоты, поймут?! В этом восклицании видится то самое размежевание, которое отличает советского интеллигента от западного интеллектуала по вопросу «рабочего движения». Западный интеллектуал от Оруэлла до Хомского относится к рабочему классу трепетно и деликатно, будто надеясь и веря, что там можно просвещать и образовывать и чего-то добиться.
Советский же интеллигент, изучив рабочего не с расстояния и в монокль пенсне, а предельно близко, через солдатскую казарму, лагерный барак, общий паек или строительный вагончик, как Веничка Ерофеев, досконально поняв всю суть его, интересы и мысли, и выяснив, что там почти ничего нет, давно махнул рукой.
В этом возгласе Ерофеева, в самом деле, нет никакого чванства, элитаризма или снобизма. А есть только формальное и строгое рацио, которое фиксирует полную бессмысленность дискусси. Потому, что там даже разные семантические фреймы, это видно просто по глазам: когда говоришь фразу или задаешь вопрос, а он силится собраться с мыслями и уяснить, и увы, не может. Совсем как тот андрян-мандрян, который все понимает, но сказать не может, как собака.
Потому, что там почти нет точек соприкосновения. И тогда не остается никакого другого выхода, кроме этой окончательной интеллектуальной сегрегации: у нас, увы, — редукция, а у них — хаос, и мы совсем не пересекаемся, как прямые в эвклидовой геометрии.