ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ МОРЯ
28 апреля, 2018 7:54 дп
PHIL SUZEMKA
Самолёт на Тулузу нельзя было назвать даже плацкартным. Я понимаю, что плацкартных самолётов не бывает, а спальные выдают только великим людям. Но этот оказался вообще товарным. Я б сказал — столыпинский самолёт.
Кресла в нём мягкостью ничем не отличались от деревянных лавок в советской электричке, но для красоты какое-то молодое, но очень амбициозное похоронное агентство обтянуло их чёрным ситчиком с красными подголовниками. Чувствуешь себя в таком кресле бодро и сам себе напоминаешь спортсмена в бюджетном гробу.
Но, чтоб никто не сомневался, что именно так и должно выглядеть счастье, кругом было написано La Vie Est Belle! Видимо, из гроба даже такая жизнь должна была казаться пассажирам если уж не успешной, то, как минимум, окончательно состоявшейся и даже завершённой.
В самолёте запрещалось курить, спать на полу (!), заряжать переносной кальян (!!!), но приветствовалось использование сетей Wi-Fi. Самих сетей, понятное дело, не было и в знак протеста мне очень захотелось поспать на полу, который и на вид и наощупь был сильно мягче самолётных лавок. Кроме того, я был не против найти где-нибудь портативный кальян и злобно его зарядить. Но ни розеток, ни USB этот летающий ФГУП «Ритуал» тоже не предложил.
Ещё в Москве обнаружилось, что чемодан у меня весит 25 килограммов. А можно было только 23. Мне сказали, чтоб я или доплатил, или что-нибудь выложил.
Я не умею что-нибудь выкладывать из чемодана после того, как его замотают. Я, конечно понимал, что лишний вес был набран или полуторами литров самогона или двумя килограммами квашенной капусты. Мне не хотелось выкладывать ни того, ни другого. Капуста без самогона теряла свой духо-образующий смысл, а самогон без капусты мог разрушить во мне последние скрепы. На буханке чёрного хлеба я не настаивал: при наличии самогона капусту можно заедать хоть круассанами.
В общем, я решил доплатить и эта капуста оказалось самой дорогой капустой в моей жизни. Самогон мне дорог по иным параметрам.
***
Во Франции все, включая китайцев и кошек, говорили только по-французски, что серьёзно осложняло мне коммуникацию. По счастью, на вокзале в Тулузе уже с час околачивался Светличный, который даже купил мне билет на поезд, чем избавил от позорного и вряд ли результативного мычания у касс.
В поезде, что шёл на Нарбонну, француженка, услышав русскую речь, решила, что мы сербы, тут же сунулась к нам со своим «Како стэ?» и я увидел, как Максим оторопел.
Позор на лысую голову Светличного! Я призываю всех хорошеньких ведьм Будвы и столичных шаманов Подгорицы, всех оборотней Никшича и ундин Петроваца бить в бубны, жечь костры в горах, варить в медных котлах адское зелье под названием Zlatna Dunja с тем, чтобы привлечь какую-нибудь кару на Максима Алексеевича!
Долгая жизнь в Минске вкупе с укоренившейся в нём дурной привычкой жрать по ночам бульбу, после чего водить восторженных могилёвских девиц на Плошчу Перамоги привела к тому, что он даже не вспомнил, как по-сербски будет «парусная лодка»! До каких же глубин лингвистического падения может дойти Максим Алексеевич — я уж не берусь и судить.
Ситуацию отчасти спасло лишь то, что когда я произнёс на сербском слова «парусник», «паруса» и «лодка», то выяснилось, что и француженка этих слов не знает.
— Ну, получается, я тоже француз! — обрадовался Светличный. — Так что, отстань Фил от нас, от французов! Мы, тут у себя во Франции сербских слов вообще не знаем. Сейчас в Грюиссан приедем, пожрём бульбы как люди…
При этом я не понял, как это он умудрился грассировать, произнося слово «бульба»…
***
Лодки были пришвартованы к городской набережной и технические ухари из команды Valerie Services уже заканчивали готовить их к выходу. Это были две Beneteau Oceanis 45, только что привезённые c верфи на трейлерах. Даже штурвалы были ещё в заводской упаковке, а вся мебель в каютах и салоне замотана в пластик.
Никаких названий лодки ещё не несли и, чтоб хоть как-то походить на нормальных мореходов, мы выклеили эти названия обычной изолентой. Дизайн, на мой вкус, был так себе. Даже надписи типа «Ушла на базу» или «Туалет не работает» по сравнению с нашей изолентой могли б считаться эталоном шрифтовых решений и чудесами каллиграфии. Хотя, я понимаю, что яхт с названием «Туалет не работает» в мире, скорее всего, не существует.
Обе Beneteau были заказаны чартерной компанией SimpleSail, наращивающей свой флот на Адриатике, и отправлялись из Франции в Хорватию. Там, в качестве представителя SimpleSail, их должен был встречать Серёга Мазур, знакомый мне по одному ноябрьскому переходу на Lagoon-450 через штормовой Бискай.
Один Oceanis обозвали словом Mamba, а другой, на котором шёл я, получил название Soul. То есть, говоря языком проповедей, Beneteau продала «Душу» Мазуру.
***
…Самогон пришёлся кстати, хотя команды уже пристрастились время от времени шмыгать с пристани в сторону местного винзавода. Поскольку нам надо было и пить и заправлять лодки, то мы тут же сопоставили цены и поняли, отчего французы в этом городе вообще никуда не торопятся и почему почти никого нет на улицах, а все машины пылятся на парковках: вино стоит руп-десять, а солярка — руп-шестьдесят. Простой экономический расчёт подсказывает гражданам, что не надо вообще никуда ездить: дешевле сидеть дома и регулярно напиваться.
Причем, на заводе можно купить пятилитровые канистры и залить красное, белое или розовое с помощью заправочных пистолетов, что вместе со шлангами торчат из стены.
С утра в городе ещё замечалось какое-то движение. Бабки и деды, едва передвигающие ноги, бабки и деды, помнящие если не Людовика XIV, то как минимум Наполеона, подтягивались к вино-заправочной станции со своей тарой. Молочные бидончики времён позднего социализма и пластиковые бутылки из-под Кока-Колы быстро заполнялись, после чего весь этот колумбарий расползался по хатам, чтоб снова объявиться на винзаводе с опустошёнными сосудами уже назавтра.
То ли с вечного бодуна, то ли по какой другой причине, у жителей Грюиссана, как я понял, серьёзные проблемы с памятью. Иначе за каким чёртом у них тут на каждой лавке и на каждом пешеходном переходе написано Gruissan. Но на самом деле это, оказывается, очень удобно! Накатил с утра, идёшь и вдруг ёкает: «Ой! Где это я?!». Смотришь под ноги — «Gruissan». Ну, слава богу! И идёшь до следующей лавки или до перехода. Судя по расстояниям между лавками и переходами, Альцгеймер к грюиссанцам обычно наведывается через каждые двести метров. Редко-редко кто до трёхсот дотягивает.
***
Вечером я познакомился с командами. Поскольку Светличный возглавляет яхтенную школу в Минске, то и перегонщиков он тоже набрал из своих.
…Минское море (оно же Заславское водохранилище) — водоём планетарного масштаба. Простирающийся аж на десять километров в длину и имеющий немалую ширину в четыре километра, водоём этот, как известно каждому в России, богат норвежскими креветками, шотландской сёмгой, исландскими устрицами и польскими яблоками. Раньше в водах Минского моря добывали даже «Боржом» в стекле и шпроты в масле.
Также Заславское водохранилище постоянно зарыбляется хамоном и пармезаном, а вместо камышей на его берегах произрастает французская спаржа пополам с ананасами. Со дна моря промышленным способом добываются американские лекарства, разведанных залежей которых хватит ещё лет на пятьдесят, а на ветвях деревьев, окружающих водоём, активно вьёт гнёзда охлажденная битая птица производства Испании, запрещенная к ввозу в Российскую Федерацию.
Уникальная экосистема Минского моря позволяет мгновенно восполнять выловленные человеком богатства в прежних объёмах, а также синтезировать любой иностранный продукт буквально в течение недели после его запрета в России.
В связи с последними санкциями Объединённый Комитет Начальников Штабов белорусских колхозов, прилегающих к водоёму, выпустил специальное коммюнике, в котором отметил, что невероятно насыщенная редкоземельными металлами местная почва позволяет без особых трудов выращивать на полях коллективных хозяйств элементы авионики, комплектующие для компьютеров, а также детали газовых турбин. Вегетативный период у материнских плат и процессоров, например, составляет всего от трёх до пяти дней. Первый урожай спелых интерфейсов планируется собрать уже этой осенью, а озимые карты памяти заколосятся к весне.
Как замечательно сказал министр экономики Белоруссии, «Наша задача — не ждать милостей от Минского моря, а взять их у него и тут же продать в Россию».
И вот в этом чудесном месте мудрый Светличный основал свою яхтенную школу. Вспоминая общие размеры Заславского водохранилища, я честно говоря, не очень понимал, как это яхты, стартовав от одного его берега, тут же не выскакивают на другой. Также мне не до конца было ясно, что конкретно белорусские мореходы имели в виду, говоря слова «волна» и «шторм».
Однако, наслушавшись рассказов о страшных плаваниях из Ратомки до Сёмковской дамбы с заходом в бушующую Чернявку, я решил при этих смелых людях не вспоминать ни Бискай, ни мыс Горн, чтоб не опозориться.
***
Постельного белья на лодках не было. Одеял тоже. Да и откуда им было взяться, если обе яхты пришли с верфи и были сброшены на воду всего несколько дней назад? Поэтому в первую ночь, спасаясь от холода, я спал в комбезе, куртке, шапке и сапогах. Плёнку с матрацев снимать запрещалось — лодки должны были поступить к заказчику в упаковке. Всю ночь я елозил по этому целлофану, как елозит таракан в луже, пугаясь и вскакивая от издаваемых мною же шорохов.
Утром я собрался уложить вещи в рундук под кроватью. Потянул ручку на себя и в руке у меня остался кусок рундука — большая декоративная панель. Работяга из Valerie Services прикрутил панель обратно, объяснив, что саморезы на верфи поставили слишком тонкие и короткие.
— Очень похоже на французов, — согласился Максим. — В общем, предупреждаю всех: пароход у нас хороший, только вы его руками не трогайте!
***
Перед отходом я пошёл в бар, чтоб стырить там WiFi, а заодно выпить вина. То, что заказывая розовое, надо сказать «vin rose», я сообразил, а как будет «сыр» — забыл.
— Сheese! — сказал я.
Официант вытянулся по стойке смирно и растянул рот в улыбке, моргая мне глазками в сторону фотоаппарата, лежавшего на столе.
— Нужен ты мне! — сказал я. — Сыр мне нужен, сыр, понимаешь? Cheese, понял, не?
Он опять расцвёл.
Из двери заведения заинтересованно вышел второй официант.
— Cheese! — сказал я этому новому.
Второй быстренько пристроился к первому и теперь они лыбились на меня уже вдвоём.
— Да твою ж мамку! — огорчился я.
Французы быстро заговорили между собой, пытаясь ответить себе на вопрос «чего он от нас хочет, этот чужестранец?» Когда же к ним присоединилась ещё и тётка с кухни, я залпом допил вино, положил на стол деньги и, забрав фотоаппарат, поплёлся на лодку. Сзади меня жгли унылые улыбки людей, так и не понявших, что всё, об чём я их просил, называлось словом «fromage»…
Ночью мы вышли в Лионский залив и взяли курс на юг Сардинии.
***
К утру первых суток пути берега Франции остались позади милях в сорока — сорока пяти. Начал разгуливаться мистраль. То, что происходило вокруг, штормом, на мой взгляд, назвать было ещё нельзя. Просто ветер разогнался до тридцати пяти узлов, был галфвинд, отчего наша «Душа» бойко летела вперёд. Но, когда три белоруса на сильных порывах по очереди сказали «О, боже!», я понял, что мы вполне можем регистрировать на борту ООО «Боже».
К тому, что у нас не было ни постелей, ни подушек, ни одеял, я привык быстро. К тому же в «Декатлоне» мы купили спальные мешки, что при достаточно холодных ночах апрельской Средиземки оказалось неплохим решением. Иное дело, что мой спальник оказался с этим… с как его? Ну, это ж не капюшон, правильно? У спального мешка это ж не капюшон называется? И не шапка… Даже «отсеком для головы» не назовёшь… Короче! — когда одна часть для тела, а другая для башки. Надеюсь, вы поняли.
А когда спишь, то крутишься. Я, например, всегда кручусь. Причём, тело крутится в одну сторону, а голова в другую. Когда же у тебя спальный мешок с «капюшоном», то получается, что к утру открученная голова катается где-то в углу каюты отдельно от тела и прежде, чем выходить на вахту, да и вообще показываться на люди, её надо обязательно привернуть обратно. Но, кстати, замечу, в этом переходе я ни разу не вышел на вахту без головы — кого хочешь спросите…
Посуды у нас тоже не было. Было несколько пластиковых вилок, несколько пластиковых стаканчиков, штук десять пластиковых мисок и пять стаканчиков из бумаги: по числу людей на борту. На каждом стакане мы написали свои имена, чтоб не путаться.
Однако уже на второй день на моём стакане сначала стёрлась надпись, потом прохудилось донышко, а затем размокшие остатки чашки смыло за борт и я, став неимущим как Господь наш Иисус Христос, страдальчески творил свои тайные вечери, воровато причащаясь из чужих сосудов. Впрочем, даже Спаситель был, по слухам,богаче меня: он вон, говорят, в Ершалаим не ногами пришёл, а въехал на «осляте». У меня ж никакого осляти не было, а Светличный — такая редкостная ослятя, что надеяться на него в смысле улучшение быта мог только самый бестолковый представитель белорусской парусной мысли.
А мистраль всё так же шарашил свои 30-35 узлов, выдавая на порывах до пятидесяти. Лодку швыряло от сложения кормовой и бортовой волн и перемещаться по ней было не очень весело.
В один прекрасный момент я попытался открыть дверь в свою каюту. Открыть-то я её открыл, другое дело, что она так и осталась у меня в руках вместе с рамой.
— Тоже саморезы короткие, — поставил диагноз Светличный.
— И куда мне её теперь?
— Положи с собой в кровать.
— С дверью я ещё не спал…
— Вот и попробуй. Потом расскажешь. Вдруг понравится?
Я обиделся и уполз в каюту, волоча дверь за собою.
— Лежи! — сказал я ей и погладил её по ручке. — Только лежи смирно, не приставай.
Ночью мне снился чудесный сон. Мне снилось море. Но не то море, которое было вокруг. Не волны пятиметровые и не ветер этот психованный. Мне снилась неведомая южная страна с прячущимися в густой зелени белыми домиками под черепичными крышами. Мне снился берег спокойного моря, что плескалось метрах в двадцати от тех зарослей, в которых укрывались домики. И мне снились загорелые голые женщины, на закате ходившие вдоль кромки воды. Они улыбались и что-то говорили мне на незнакомом певучем языке.
Сон был такой красивый, что я вскочил и выполз наверх. Никаких женщин не было. На рундуке, как две вороны, сидели два мокрых белоруса.
— Тры гадзіны ночы. Чаму не спіш? — мрачно спросили они на знакомом, но не певучем языке.
Я плюнул, вернулся в каюту, обнял дверь и заснул.
***
Утром третьего дня ветер начал стихать и скорость упала. Воспользовавшись ситуацией, Лёшка размотал и выбросил за борт леску с «кальмарчиком». Мы сели ждать тунца. В то, что он клюнет, я почему-то не верил. Не такой тунец дурак, чтоб клевать на что попало. К тому же, даже поймай мы его, нам бы было нечем его вытащить. А если б даже и вытащили, то нечем бы было прикончить — не пластиковой же вилкой?! Плевать тунец хотел на все наши пластиковые вилки.
— А я тунца никогда не убиваю, — с тихой скромностью признался Светличный. — Не могу. Жалко. Я просто заливаю ему за жабры полстакана виски, он сразу и помирает от счастья. Вот столько примерно заливаю.
С этими словами он протянул мне полстакана. Я почему-то замешкался, а Максим воспринял это как моё опасение помереть.
— Ты ж не тунец, — напомнил он. — Да и жабры у нас с тобой тренированные. Будь здоров!
…Ночами мы с Максимом Алексеевичем пили. Собственно, днями мы тоже пили. Не буду утверждать, будто мы с ним не пили вечерами или воздерживались от этого дела по утрам. Вот почему, когда на подходе к Сардинии, Светличный выполз из салона и протянул мне вместо стакана с виски пластиковую миску с горячей овсяной кашей (!!!), я почувствовал себя так, как если бы Дьявол прочёл мне Нагорную Проповедь.
На борту было десять литров захваченного из Франции «La Cave De Gruissan» и четыре бутылки Red Label. Кроме меня и Максима никто почему-то не пил. Отговаривались всякими глупостями, вроде того, что, мол, в шторм пить опасно. Особенно не привязанными. Мы эти глупости, конечно же, игнорировали, а нас за это, конечно же, все осуждали. Когда закончилась последняя бутылка виски и мы с тоской в глазах пытались выжать из неё последние капли, на палубу поднялся Андрюха и, внимательно посмотрев на нас, грубо спросил:
— Ну что, тунцы? Залили жабры и сидите?
Собственно, именно после этого Светличный пошёл на камбуз и сварил нам овсянку. А когда я, поев, спустился вниз мыть миску, то обнаружил в салоне Лёшку, который злодействовал с воздушными шариками.
На день рождения Максима мы надули шарики и теперь они произвольно перемещались по салону и каютам, мешая всем ходить, а при качке вообще создавая угрозу серьёзных падений. Лёшка взялся решить проблему, но выглядело это, честно говоря, страшновато. Ладно бы, он их просто протыкал! Так нет: вооружившись ножиком, Лёха уничтожал шарики, аккуратно отрезая им головы.
Он зажимал шарик между коленок, потом, оттянув одной рукой сморщенную головку, начинал другой, в которой был нож, пилить ему горло. Шарики вели себя как обречённые курицы. Один за другим они тихо испускали дух. Когда, в поисках очередной жертвы он поднял голову и упёрся взглядом в меня, мне стало плохо. «Макс! — заорал я. — Лёха меня зарезать хочет!»
— Чаго ты крычыш? — тихо спросил Лёха, строго глядя мне в глаза. — Гэта няправільна. Не нада крычаць. Не крычы..
В люк просунулась голова Светличного, и формой и цветом напоминавшая большой помидор.
— Не режь его, Лёха, — сказала томатная голова. — Пригодится.
— Нашто?! — удивился Лёха.
— Пригодится напиться, — объяснил Светличный. — Поговорка такая русская…
***
…За 60 миль до Isola di San Pietro, островка на юго-западе Сардинии, мистраль окончательно утих и мы пошли на двигателе, к шуму которого добавлялся жуткий скрип автопилота, отрабатывавшего возвращение на курс рыскающей в волнах лодки.
На подходе к марине я спросил:
— Мне ещё долго с сукой этой деревянной спать?
— Не нравится? — осведомился капитан. — Пристаёт?
— Постоянно на меня падает. И вредная какая! — у неё отовсюду саморезы торчат!
— Это ты ещё с подвесным мотором не спал, — поучительно сказал Светличный. — Радуйся, что хоть дверь попалась. Мотор — он вообще мужчина. И у него винт есть. Очень, кстати, больно. Так что с дверью тебе, считай, ещё повезло…
…На берегу мы пошли стирать вещи. К тому времени они уже у всех были солёными и грязными, а из-за соли ещё и вечно сырыми. После того, как мешок с ними приволокли обратно на борт, обнаружилось, что в нашем гардеробе прибавилось несколько довольно приличных одёжек, никому из экипажа прежде не принадлежавших. Стирка стоила 2.50, сушка — тоже 2.50, а новых поступлений в виде ветровок и флисок обнаружилось евро на сто или двести. И я понял, что если бегать в прачечную хотя бы дней десять, то на пятьдесят евро в этих краях можно очень неплохо и даже весьма модно одеться.
***
…Восьмого апреля, в Светлое Христово Воскресенье за десять миль до Brindisi закончилась солярка, упал ветер и «Душа» сразу стала неприкаянной. Никакой танкер с мощами Св.Николы ни из какого Bari навстречу нам не вышел.
Датчики горючего показывали «ноль» что на левом галсе, что на правом, что на ровном киле. Хотелось булку с изюмом и вообще какого-нибудь причастия, но Red Label закончился ещё у Сардинии. Католические лодки, шмыгавшие мимо нас туда-сюда на моторах, смущали православную ячейку из трёх богобоязненных мирян, куковавших на борту.
Начинали бурлить сомнения, едва не развивавшиеся в ереси. Например, а правда ли, что Иисус воскрес именно восьмого числа, а не первого? И не за схизму ли нашу так трепали нас в тот день и волны и ветер? А если так, то не продана ли вообще наша «Душа» Врагу рода человеческого?
Потом подошёл с топливом второй Oceanis, мы повеселели и тут же опять окрепли в вере. По лодке пронёсся слух, что Христос всё-таки воскрес и скоро будет. Лично я, правда, в это не сильно поверил и, будучи убеждённым гностиком, занялся научной деятельностью.
***
…Тут следует объясниться. Дело в том, все два года армии я проторчал в Брестском гарнизоне Краснознамённого Белорусского военного округа. И полагал, что немного знаю тот народ, с которым жизнь свела меня в один экипаж.
Однако, при ближайшем рассмотрении каждой из представленных особей, выяснилось, что знания мои сильно устарели. Особенно я засомневался в их актуальности после того, как увидел Лёху с ножом и шариками.
Вот почему, являясь глубоко в душе бродячим антропологом, я привычно вооружился диалектикой, марксизмом-ленинизмом и всякой другой хернёй, которая называется научно-исследовательским аппаратом, взялся неторопливо и методично изучать предоставленный мне судьбой человеческий материал. В итоге много чего наизучал, а также навыводил всяких выводов, которыми готов поделиться. Итак!
…В моё время рядовой белорус полагал, что жизнь удалась, если «бульба ё, а дровы рáдом». Пирожными он всю жизнь считал драники и был уверен, что шампанское тоже гонят из картошки. Личным транспортом его, помимо велосипеда «Минск», издревле являлся трактор МТЗ-82 или «Белаз» собственного кума.
Теперь, оказывается, всё изменилось. Белорус больше не хочет стоять столбом на краю Беловежской пущи, наблюдая, как аист бессмысленно нарезает круги над тихим жнивьём Полесья. Ему хуже горькой гродненской редьки надоели сосны да туман. Песни партизан ему тоже опротивели, потому, что в них нет синкопов.
Белорус наших дней обнаглел. Он полагает, что с тех пор, как Колумб пересёк Заславское море и открыл Минск, мир кардинально изменился, а пределы Белоруссии значительно раздвинулись. Во всяком случае, современные белорусские учёные неопровержимо доказали, что Брест находится где-то на север от Ла-Рошели. По слухам, приблизительно там же притулился и Витебск, а длинные руки Орши и Гомеля простираются до Канады.
Бесконтрольная езда по миру привела к тому, что белорус окончательно перешёл со щавля на рукколу, с лебеды на Cotoletta alla Milanese и с трактора МТЗ-82 «Беларусь» на BMW X-6. Во Франции он за километр на нюх отличает bouillabaisse от soup de poissons, не путая их с ухой из рыбы, выловленной в речке Нёман. С прекрасным, казалось бы, и в чём-то даже выдающимся плодово-ягодным вином «Сады Бобруйска» он решительно распрощался в пользу кальвадоса, арманьяка и граппы.
Но в одном белорус остался верен себе и предкам. Въевшаяся в гены многовековая привычка если уж и плавать, то только по болотам да и то — на проверенном ещё дедами бревне, привела к тому, что в море белоруса укачивает. На самой лёгкой волне он падает и лет сто лежит в руинах, как город Речица после отступления Мстислава Удалого.
В такие моменты он мгновенно забывает чуть было не обредшие привычку, но, по сути, так и оставшиеся чем-то наносным, суп de poissons, граппу и хлипкие изделия баварских автозаводов. Он с ненавистью вспоминает комплексные обеды ресторанов Michelin и устриц заведения Alsace, что на Елисейских Полях. Не помогают даже воспоминания о собственных геройствах у Сёмковской дамбы и чуть не стоившей жизни переправе через коварную Чернявку.
Укачанный белорус желает немедленно вернуться в чудесный и едва не забытый им мир драников, лебеды и кумовского «Белаза», лишь бы никогда больше не видеть ни моря, ни яхт. Он снова хочет стоять столбом на краю Беловежской пущи и с умилением наблюдать за потерявшим всякую ориентировку глупым аистом Полесья.
И вот тогда, в коротких и тревожных штормовых снах к нему является Лукашенко в белом саване с генеральскими погонами, в нимбе с гербом Белоруссии и, уставившись на своё несчастное и бестолковое дитя мягким отеческим взором, тихо говорит: «Мало я вас ператрахивал…»
***
…Я сошёл на берег после Дубровника, в Макошице. Вытащив на кринолин сумку и рюкзак, я снова сбежал по трапу вниз, пока Лёшка тихо разворачивался в темноте и медленно вёл Oceanis к причалу.
— Что, роднулечка? — сказал я двери, которая сразу приняла обиженный вид, — чего насупилась? Привыкай тут без меня. Держись. Нам было хорошо. И вообще, из дверей ты у меня первая…
…Лёха свёл обороты до минимума. Причал приближался.
— Через четыре моря прошли, Лёш. Как это по-белорусски будет?
— Праз чатыры мора, — откликнулся Лёха.
— Средиземка, Тирренское, Ионическое, Адриатика…
— Міжземнае, Тырэнскае, Iанічнае, Адрыятычнае… Праўда… — сказал чемпион республики по парусному спорту.
— Спасибо, дорогой, — обнял его я. — Ещё пройдём вместе. Хотя бы по Чернявке.
Лёша высадил меня в подошедшую из темноты шлюпку, развернул «Душу» и, резко добавив оборотов, скрылся в ночи, уходя под знаменитый вантовый мост имени Франьо Туджмана. Где-то там, направо от моста, за десять миль от меня, раскачиваясь от усталости, стоял под флагом SimpleSail и ждал Лёхину яхту Серёга Мазур. Я в тот раз так с ним и не встретился…
***
…Много раз говорил и снова повторю: в море, вдали от берегов, плохих людей не встретить. В этом переходе старое наблюдение опять подтвердилось. Мне было весело и спокойно с командами, проведшими наши Beneteau через четыре моря. Не буду говорить, как нас било и трепало: во-первых, уже говорил, во-вторых, всё до сих пор болит, а, в-третьих, ну мы же пришли, верно? Через мистраль и волны, через знаки опасности и маяки, через поломки и ремонты. Всё сложилось.
Я благодарен всем вместе и каждому по отдельности. Андрюха, Белка, Дима, Пашка, Лёша (Лёш! Тебе особенно!), Олег, Серёжа (Серёг! Вам с Белкой отдельно за швартовку кормой к корме, когда у нас кончился газ, а вы сварили нам макароны).
Спасибо, хлопцы! Я обязательно приеду на Минское море. Я уже просто обязан увидеть загадочную Сёмковскую дамбу и выловить, наконец, из Свислочи хотя бы одного тунца. Просто так! Мне, в общем-то, не нужен тунец, если честно. Просто хочется проверить — а точно ли он сдохнет от счастья, если я вылью ему за жабры полстакана виски, как учил меня этому Максим Светличный? Или это я сдохну от счастья, встретившись с вами всеми?
***
И вот ещё! Очень бы, конечно, хотелось бы хоть что-нибудь сделать и с самим Светличным. Но, как показывает опыт, его — в смысле, Максима — к сожалению или счастью, вообще ничто не берёт…
28 марта — 14 апреля
2018
Москва — Paris — Toulouse — Narbonne — Gruissan — Villasimius —
Messina — Brindisi — Dubrovnik — Mokošica —
Neum — Ston — Debeli Brijeg —
Herceg Novi — Budva — Bar —
Tivat — Москва
PHIL SUZEMKA
Самолёт на Тулузу нельзя было назвать даже плацкартным. Я понимаю, что плацкартных самолётов не бывает, а спальные выдают только великим людям. Но этот оказался вообще товарным. Я б сказал — столыпинский самолёт.
Кресла в нём мягкостью ничем не отличались от деревянных лавок в советской электричке, но для красоты какое-то молодое, но очень амбициозное похоронное агентство обтянуло их чёрным ситчиком с красными подголовниками. Чувствуешь себя в таком кресле бодро и сам себе напоминаешь спортсмена в бюджетном гробу.
Но, чтоб никто не сомневался, что именно так и должно выглядеть счастье, кругом было написано La Vie Est Belle! Видимо, из гроба даже такая жизнь должна была казаться пассажирам если уж не успешной, то, как минимум, окончательно состоявшейся и даже завершённой.
В самолёте запрещалось курить, спать на полу (!), заряжать переносной кальян (!!!), но приветствовалось использование сетей Wi-Fi. Самих сетей, понятное дело, не было и в знак протеста мне очень захотелось поспать на полу, который и на вид и наощупь был сильно мягче самолётных лавок. Кроме того, я был не против найти где-нибудь портативный кальян и злобно его зарядить. Но ни розеток, ни USB этот летающий ФГУП «Ритуал» тоже не предложил.
Ещё в Москве обнаружилось, что чемодан у меня весит 25 килограммов. А можно было только 23. Мне сказали, чтоб я или доплатил, или что-нибудь выложил.
Я не умею что-нибудь выкладывать из чемодана после того, как его замотают. Я, конечно понимал, что лишний вес был набран или полуторами литров самогона или двумя килограммами квашенной капусты. Мне не хотелось выкладывать ни того, ни другого. Капуста без самогона теряла свой духо-образующий смысл, а самогон без капусты мог разрушить во мне последние скрепы. На буханке чёрного хлеба я не настаивал: при наличии самогона капусту можно заедать хоть круассанами.
В общем, я решил доплатить и эта капуста оказалось самой дорогой капустой в моей жизни. Самогон мне дорог по иным параметрам.
***
Во Франции все, включая китайцев и кошек, говорили только по-французски, что серьёзно осложняло мне коммуникацию. По счастью, на вокзале в Тулузе уже с час околачивался Светличный, который даже купил мне билет на поезд, чем избавил от позорного и вряд ли результативного мычания у касс.
В поезде, что шёл на Нарбонну, француженка, услышав русскую речь, решила, что мы сербы, тут же сунулась к нам со своим «Како стэ?» и я увидел, как Максим оторопел.
Позор на лысую голову Светличного! Я призываю всех хорошеньких ведьм Будвы и столичных шаманов Подгорицы, всех оборотней Никшича и ундин Петроваца бить в бубны, жечь костры в горах, варить в медных котлах адское зелье под названием Zlatna Dunja с тем, чтобы привлечь какую-нибудь кару на Максима Алексеевича!
Долгая жизнь в Минске вкупе с укоренившейся в нём дурной привычкой жрать по ночам бульбу, после чего водить восторженных могилёвских девиц на Плошчу Перамоги привела к тому, что он даже не вспомнил, как по-сербски будет «парусная лодка»! До каких же глубин лингвистического падения может дойти Максим Алексеевич — я уж не берусь и судить.
Ситуацию отчасти спасло лишь то, что когда я произнёс на сербском слова «парусник», «паруса» и «лодка», то выяснилось, что и француженка этих слов не знает.
— Ну, получается, я тоже француз! — обрадовался Светличный. — Так что, отстань Фил от нас, от французов! Мы, тут у себя во Франции сербских слов вообще не знаем. Сейчас в Грюиссан приедем, пожрём бульбы как люди…
При этом я не понял, как это он умудрился грассировать, произнося слово «бульба»…
***
Лодки были пришвартованы к городской набережной и технические ухари из команды Valerie Services уже заканчивали готовить их к выходу. Это были две Beneteau Oceanis 45, только что привезённые c верфи на трейлерах. Даже штурвалы были ещё в заводской упаковке, а вся мебель в каютах и салоне замотана в пластик.
Никаких названий лодки ещё не несли и, чтоб хоть как-то походить на нормальных мореходов, мы выклеили эти названия обычной изолентой. Дизайн, на мой вкус, был так себе. Даже надписи типа «Ушла на базу» или «Туалет не работает» по сравнению с нашей изолентой могли б считаться эталоном шрифтовых решений и чудесами каллиграфии. Хотя, я понимаю, что яхт с названием «Туалет не работает» в мире, скорее всего, не существует.
Обе Beneteau были заказаны чартерной компанией SimpleSail, наращивающей свой флот на Адриатике, и отправлялись из Франции в Хорватию. Там, в качестве представителя SimpleSail, их должен был встречать Серёга Мазур, знакомый мне по одному ноябрьскому переходу на Lagoon-450 через штормовой Бискай.
Один Oceanis обозвали словом Mamba, а другой, на котором шёл я, получил название Soul. То есть, говоря языком проповедей, Beneteau продала «Душу» Мазуру.
***
…Самогон пришёлся кстати, хотя команды уже пристрастились время от времени шмыгать с пристани в сторону местного винзавода. Поскольку нам надо было и пить и заправлять лодки, то мы тут же сопоставили цены и поняли, отчего французы в этом городе вообще никуда не торопятся и почему почти никого нет на улицах, а все машины пылятся на парковках: вино стоит руп-десять, а солярка — руп-шестьдесят. Простой экономический расчёт подсказывает гражданам, что не надо вообще никуда ездить: дешевле сидеть дома и регулярно напиваться.
Причем, на заводе можно купить пятилитровые канистры и залить красное, белое или розовое с помощью заправочных пистолетов, что вместе со шлангами торчат из стены.
С утра в городе ещё замечалось какое-то движение. Бабки и деды, едва передвигающие ноги, бабки и деды, помнящие если не Людовика XIV, то как минимум Наполеона, подтягивались к вино-заправочной станции со своей тарой. Молочные бидончики времён позднего социализма и пластиковые бутылки из-под Кока-Колы быстро заполнялись, после чего весь этот колумбарий расползался по хатам, чтоб снова объявиться на винзаводе с опустошёнными сосудами уже назавтра.
То ли с вечного бодуна, то ли по какой другой причине, у жителей Грюиссана, как я понял, серьёзные проблемы с памятью. Иначе за каким чёртом у них тут на каждой лавке и на каждом пешеходном переходе написано Gruissan. Но на самом деле это, оказывается, очень удобно! Накатил с утра, идёшь и вдруг ёкает: «Ой! Где это я?!». Смотришь под ноги — «Gruissan». Ну, слава богу! И идёшь до следующей лавки или до перехода. Судя по расстояниям между лавками и переходами, Альцгеймер к грюиссанцам обычно наведывается через каждые двести метров. Редко-редко кто до трёхсот дотягивает.
***
Вечером я познакомился с командами. Поскольку Светличный возглавляет яхтенную школу в Минске, то и перегонщиков он тоже набрал из своих.
…Минское море (оно же Заславское водохранилище) — водоём планетарного масштаба. Простирающийся аж на десять километров в длину и имеющий немалую ширину в четыре километра, водоём этот, как известно каждому в России, богат норвежскими креветками, шотландской сёмгой, исландскими устрицами и польскими яблоками. Раньше в водах Минского моря добывали даже «Боржом» в стекле и шпроты в масле.
Также Заславское водохранилище постоянно зарыбляется хамоном и пармезаном, а вместо камышей на его берегах произрастает французская спаржа пополам с ананасами. Со дна моря промышленным способом добываются американские лекарства, разведанных залежей которых хватит ещё лет на пятьдесят, а на ветвях деревьев, окружающих водоём, активно вьёт гнёзда охлажденная битая птица производства Испании, запрещенная к ввозу в Российскую Федерацию.
Уникальная экосистема Минского моря позволяет мгновенно восполнять выловленные человеком богатства в прежних объёмах, а также синтезировать любой иностранный продукт буквально в течение недели после его запрета в России.
В связи с последними санкциями Объединённый Комитет Начальников Штабов белорусских колхозов, прилегающих к водоёму, выпустил специальное коммюнике, в котором отметил, что невероятно насыщенная редкоземельными металлами местная почва позволяет без особых трудов выращивать на полях коллективных хозяйств элементы авионики, комплектующие для компьютеров, а также детали газовых турбин. Вегетативный период у материнских плат и процессоров, например, составляет всего от трёх до пяти дней. Первый урожай спелых интерфейсов планируется собрать уже этой осенью, а озимые карты памяти заколосятся к весне.
Как замечательно сказал министр экономики Белоруссии, «Наша задача — не ждать милостей от Минского моря, а взять их у него и тут же продать в Россию».
И вот в этом чудесном месте мудрый Светличный основал свою яхтенную школу. Вспоминая общие размеры Заславского водохранилища, я честно говоря, не очень понимал, как это яхты, стартовав от одного его берега, тут же не выскакивают на другой. Также мне не до конца было ясно, что конкретно белорусские мореходы имели в виду, говоря слова «волна» и «шторм».
Однако, наслушавшись рассказов о страшных плаваниях из Ратомки до Сёмковской дамбы с заходом в бушующую Чернявку, я решил при этих смелых людях не вспоминать ни Бискай, ни мыс Горн, чтоб не опозориться.
***
Постельного белья на лодках не было. Одеял тоже. Да и откуда им было взяться, если обе яхты пришли с верфи и были сброшены на воду всего несколько дней назад? Поэтому в первую ночь, спасаясь от холода, я спал в комбезе, куртке, шапке и сапогах. Плёнку с матрацев снимать запрещалось — лодки должны были поступить к заказчику в упаковке. Всю ночь я елозил по этому целлофану, как елозит таракан в луже, пугаясь и вскакивая от издаваемых мною же шорохов.
Утром я собрался уложить вещи в рундук под кроватью. Потянул ручку на себя и в руке у меня остался кусок рундука — большая декоративная панель. Работяга из Valerie Services прикрутил панель обратно, объяснив, что саморезы на верфи поставили слишком тонкие и короткие.
— Очень похоже на французов, — согласился Максим. — В общем, предупреждаю всех: пароход у нас хороший, только вы его руками не трогайте!
***
Перед отходом я пошёл в бар, чтоб стырить там WiFi, а заодно выпить вина. То, что заказывая розовое, надо сказать «vin rose», я сообразил, а как будет «сыр» — забыл.
— Сheese! — сказал я.
Официант вытянулся по стойке смирно и растянул рот в улыбке, моргая мне глазками в сторону фотоаппарата, лежавшего на столе.
— Нужен ты мне! — сказал я. — Сыр мне нужен, сыр, понимаешь? Cheese, понял, не?
Он опять расцвёл.
Из двери заведения заинтересованно вышел второй официант.
— Cheese! — сказал я этому новому.
Второй быстренько пристроился к первому и теперь они лыбились на меня уже вдвоём.
— Да твою ж мамку! — огорчился я.
Французы быстро заговорили между собой, пытаясь ответить себе на вопрос «чего он от нас хочет, этот чужестранец?» Когда же к ним присоединилась ещё и тётка с кухни, я залпом допил вино, положил на стол деньги и, забрав фотоаппарат, поплёлся на лодку. Сзади меня жгли унылые улыбки людей, так и не понявших, что всё, об чём я их просил, называлось словом «fromage»…
Ночью мы вышли в Лионский залив и взяли курс на юг Сардинии.
***
К утру первых суток пути берега Франции остались позади милях в сорока — сорока пяти. Начал разгуливаться мистраль. То, что происходило вокруг, штормом, на мой взгляд, назвать было ещё нельзя. Просто ветер разогнался до тридцати пяти узлов, был галфвинд, отчего наша «Душа» бойко летела вперёд. Но, когда три белоруса на сильных порывах по очереди сказали «О, боже!», я понял, что мы вполне можем регистрировать на борту ООО «Боже».
К тому, что у нас не было ни постелей, ни подушек, ни одеял, я привык быстро. К тому же в «Декатлоне» мы купили спальные мешки, что при достаточно холодных ночах апрельской Средиземки оказалось неплохим решением. Иное дело, что мой спальник оказался с этим… с как его? Ну, это ж не капюшон, правильно? У спального мешка это ж не капюшон называется? И не шапка… Даже «отсеком для головы» не назовёшь… Короче! — когда одна часть для тела, а другая для башки. Надеюсь, вы поняли.
А когда спишь, то крутишься. Я, например, всегда кручусь. Причём, тело крутится в одну сторону, а голова в другую. Когда же у тебя спальный мешок с «капюшоном», то получается, что к утру открученная голова катается где-то в углу каюты отдельно от тела и прежде, чем выходить на вахту, да и вообще показываться на люди, её надо обязательно привернуть обратно. Но, кстати, замечу, в этом переходе я ни разу не вышел на вахту без головы — кого хочешь спросите…
Посуды у нас тоже не было. Было несколько пластиковых вилок, несколько пластиковых стаканчиков, штук десять пластиковых мисок и пять стаканчиков из бумаги: по числу людей на борту. На каждом стакане мы написали свои имена, чтоб не путаться.
Однако уже на второй день на моём стакане сначала стёрлась надпись, потом прохудилось донышко, а затем размокшие остатки чашки смыло за борт и я, став неимущим как Господь наш Иисус Христос, страдальчески творил свои тайные вечери, воровато причащаясь из чужих сосудов. Впрочем, даже Спаситель был, по слухам,богаче меня: он вон, говорят, в Ершалаим не ногами пришёл, а въехал на «осляте». У меня ж никакого осляти не было, а Светличный — такая редкостная ослятя, что надеяться на него в смысле улучшение быта мог только самый бестолковый представитель белорусской парусной мысли.
А мистраль всё так же шарашил свои 30-35 узлов, выдавая на порывах до пятидесяти. Лодку швыряло от сложения кормовой и бортовой волн и перемещаться по ней было не очень весело.
В один прекрасный момент я попытался открыть дверь в свою каюту. Открыть-то я её открыл, другое дело, что она так и осталась у меня в руках вместе с рамой.
— Тоже саморезы короткие, — поставил диагноз Светличный.
— И куда мне её теперь?
— Положи с собой в кровать.
— С дверью я ещё не спал…
— Вот и попробуй. Потом расскажешь. Вдруг понравится?
Я обиделся и уполз в каюту, волоча дверь за собою.
— Лежи! — сказал я ей и погладил её по ручке. — Только лежи смирно, не приставай.
Ночью мне снился чудесный сон. Мне снилось море. Но не то море, которое было вокруг. Не волны пятиметровые и не ветер этот психованный. Мне снилась неведомая южная страна с прячущимися в густой зелени белыми домиками под черепичными крышами. Мне снился берег спокойного моря, что плескалось метрах в двадцати от тех зарослей, в которых укрывались домики. И мне снились загорелые голые женщины, на закате ходившие вдоль кромки воды. Они улыбались и что-то говорили мне на незнакомом певучем языке.
Сон был такой красивый, что я вскочил и выполз наверх. Никаких женщин не было. На рундуке, как две вороны, сидели два мокрых белоруса.
— Тры гадзіны ночы. Чаму не спіш? — мрачно спросили они на знакомом, но не певучем языке.
Я плюнул, вернулся в каюту, обнял дверь и заснул.
Утром третьего дня ветер начал стихать и скорость упала. Воспользовавшись ситуацией, Лёшка размотал и выбросил за борт леску с «кальмарчиком». Мы сели ждать тунца. В то, что он клюнет, я почему-то не верил. Не такой тунец дурак, чтоб клевать на что попало. К тому же, даже поймай мы его, нам бы было нечем его вытащить. А если б даже и вытащили, то нечем бы было прикончить — не пластиковой же вилкой?! Плевать тунец хотел на все наши пластиковые вилки.
— А я тунца никогда не убиваю, — с тихой скромностью признался Светличный. — Не могу. Жалко. Я просто заливаю ему за жабры полстакана виски, он сразу и помирает от счастья. Вот столько примерно заливаю.
С этими словами он протянул мне полстакана. Я почему-то замешкался, а Максим воспринял это как моё опасение помереть.
— Ты ж не тунец, — напомнил он. — Да и жабры у нас с тобой тренированные. Будь здоров!
…Ночами мы с Максимом Алексеевичем пили. Собственно, днями мы тоже пили. Не буду утверждать, будто мы с ним не пили вечерами или воздерживались от этого дела по утрам. Вот почему, когда на подходе к Сардинии, Светличный выполз из салона и протянул мне вместо стакана с виски пластиковую миску с горячей овсяной кашей (!!!), я почувствовал себя так, как если бы Дьявол прочёл мне Нагорную Проповедь.
На борту было десять литров захваченного из Франции «La Cave De Gruissan» и четыре бутылки Red Label. Кроме меня и Максима никто почему-то не пил. Отговаривались всякими глупостями, вроде того, что, мол, в шторм пить опасно. Особенно не привязанными. Мы эти глупости, конечно же, игнорировали, а нас за это, конечно же, все осуждали. Когда закончилась последняя бутылка виски и мы с тоской в глазах пытались выжать из неё последние капли, на палубу поднялся Андрюха и, внимательно посмотрев на нас, грубо спросил:
— Ну что, тунцы? Залили жабры и сидите?
Собственно, именно после этого Светличный пошёл на камбуз и сварил нам овсянку. А когда я, поев, спустился вниз мыть миску, то обнаружил в салоне Лёшку, который злодействовал с воздушными шариками.
На день рождения Максима мы надули шарики и теперь они произвольно перемещались по салону и каютам, мешая всем ходить, а при качке вообще создавая угрозу серьёзных падений. Лёшка взялся решить проблему, но выглядело это, честно говоря, страшновато. Ладно бы, он их просто протыкал! Так нет: вооружившись ножиком, Лёха уничтожал шарики, аккуратно отрезая им головы.
Он зажимал шарик между коленок, потом, оттянув одной рукой сморщенную головку, начинал другой, в которой был нож, пилить ему горло. Шарики вели себя как обречённые курицы. Один за другим они тихо испускали дух. Когда, в поисках очередной жертвы он поднял голову и упёрся взглядом в меня, мне стало плохо. «Макс! — заорал я. — Лёха меня зарезать хочет!»
— Чаго ты крычыш? — тихо спросил Лёха, строго глядя мне в глаза. — Гэта няправільна. Не нада крычаць. Не крычы..
В люк просунулась голова Светличного, и формой и цветом напоминавшая большой помидор.
— Не режь его, Лёха, — сказала томатная голова. — Пригодится.
— Нашто?! — удивился Лёха.
— Пригодится напиться, — объяснил Светличный. — Поговорка такая русская…
***
…За 60 миль до Isola di San Pietro, островка на юго-западе Сардинии, мистраль окончательно утих и мы пошли на двигателе, к шуму которого добавлялся жуткий скрип автопилота, отрабатывавшего возвращение на курс рыскающей в волнах лодки.
На подходе к марине я спросил:
— Мне ещё долго с сукой этой деревянной спать?
— Не нравится? — осведомился капитан. — Пристаёт?
— Постоянно на меня падает. И вредная какая! — у неё отовсюду саморезы торчат!
— Это ты ещё с подвесным мотором не спал, — поучительно сказал Светличный. — Радуйся, что хоть дверь попалась. Мотор — он вообще мужчина. И у него винт есть. Очень, кстати, больно. Так что с дверью тебе, считай, ещё повезло…
…На берегу мы пошли стирать вещи. К тому времени они уже у всех были солёными и грязными, а из-за соли ещё и вечно сырыми. После того, как мешок с ними приволокли обратно на борт, обнаружилось, что в нашем гардеробе прибавилось несколько довольно приличных одёжек, никому из экипажа прежде не принадлежавших. Стирка стоила 2.50, сушка — тоже 2.50, а новых поступлений в виде ветровок и флисок обнаружилось евро на сто или двести. И я понял, что если бегать в прачечную хотя бы дней десять, то на пятьдесят евро в этих краях можно очень неплохо и даже весьма модно одеться.
***
…Восьмого апреля, в Светлое Христово Воскресенье за десять миль до Brindisi закончилась солярка, упал ветер и «Душа» сразу стала неприкаянной. Никакой танкер с мощами Св.Николы ни из какого Bari навстречу нам не вышел.
Датчики горючего показывали «ноль» что на левом галсе, что на правом, что на ровном киле. Хотелось булку с изюмом и вообще какого-нибудь причастия, но Red Label закончился ещё у Сардинии. Католические лодки, шмыгавшие мимо нас туда-сюда на моторах, смущали православную ячейку из трёх богобоязненных мирян, куковавших на борту.
Начинали бурлить сомнения, едва не развивавшиеся в ереси. Например, а правда ли, что Иисус воскрес именно восьмого числа, а не первого? И не за схизму ли нашу так трепали нас в тот день и волны и ветер? А если так, то не продана ли вообще наша «Душа» Врагу рода человеческого?
Потом подошёл с топливом второй Oceanis, мы повеселели и тут же опять окрепли в вере. По лодке пронёсся слух, что Христос всё-таки воскрес и скоро будет. Лично я, правда, в это не сильно поверил и, будучи убеждённым гностиком, занялся научной деятельностью.
***
…Тут следует объясниться. Дело в том, все два года армии я проторчал в Брестском гарнизоне Краснознамённого Белорусского военного округа. И полагал, что немного знаю тот народ, с которым жизнь свела меня в один экипаж.
Однако, при ближайшем рассмотрении каждой из представленных особей, выяснилось, что знания мои сильно устарели. Особенно я засомневался в их актуальности после того, как увидел Лёху с ножом и шариками.
Вот почему, являясь глубоко в душе бродячим антропологом, я привычно вооружился диалектикой, марксизмом-ленинизмом и всякой другой хернёй, которая называется научно-исследовательским аппаратом, взялся неторопливо и методично изучать предоставленный мне судьбой человеческий материал. В итоге много чего наизучал, а также навыводил всяких выводов, которыми готов поделиться. Итак!
…В моё время рядовой белорус полагал, что жизнь удалась, если «бульба ё, а дровы рáдом». Пирожными он всю жизнь считал драники и был уверен, что шампанское тоже гонят из картошки. Личным транспортом его, помимо велосипеда «Минск», издревле являлся трактор МТЗ-82 или «Белаз» собственного кума.
Теперь, оказывается, всё изменилось. Белорус больше не хочет стоять столбом на краю Беловежской пущи, наблюдая, как аист бессмысленно нарезает круги над тихим жнивьём Полесья. Ему хуже горькой гродненской редьки надоели сосны да туман. Песни партизан ему тоже опротивели, потому, что в них нет синкопов.
Белорус наших дней обнаглел. Он полагает, что с тех пор, как Колумб пересёк Заславское море и открыл Минск, мир кардинально изменился, а пределы Белоруссии значительно раздвинулись. Во всяком случае, современные белорусские учёные неопровержимо доказали, что Брест находится где-то на север от Ла-Рошели. По слухам, приблизительно там же притулился и Витебск, а длинные руки Орши и Гомеля простираются до Канады.
Бесконтрольная езда по миру привела к тому, что белорус окончательно перешёл со щавля на рукколу, с лебеды на Cotoletta alla Milanese и с трактора МТЗ-82 «Беларусь» на BMW X-6. Во Франции он за километр на нюх отличает bouillabaisse от soup de poissons, не путая их с ухой из рыбы, выловленной в речке Нёман. С прекрасным, казалось бы, и в чём-то даже выдающимся плодово-ягодным вином «Сады Бобруйска» он решительно распрощался в пользу кальвадоса, арманьяка и граппы.
Но в одном белорус остался верен себе и предкам. Въевшаяся в гены многовековая привычка если уж и плавать, то только по болотам да и то — на проверенном ещё дедами бревне, привела к тому, что в море белоруса укачивает. На самой лёгкой волне он падает и лет сто лежит в руинах, как город Речица после отступления Мстислава Удалого.
В такие моменты он мгновенно забывает чуть было не обредшие привычку, но, по сути, так и оставшиеся чем-то наносным, суп de poissons, граппу и хлипкие изделия баварских автозаводов. Он с ненавистью вспоминает комплексные обеды ресторанов Michelin и устриц заведения Alsace, что на Елисейских Полях. Не помогают даже воспоминания о собственных геройствах у Сёмковской дамбы и чуть не стоившей жизни переправе через коварную Чернявку.
Укачанный белорус желает немедленно вернуться в чудесный и едва не забытый им мир драников, лебеды и кумовского «Белаза», лишь бы никогда больше не видеть ни моря, ни яхт. Он снова хочет стоять столбом на краю Беловежской пущи и с умилением наблюдать за потерявшим всякую ориентировку глупым аистом Полесья.
И вот тогда, в коротких и тревожных штормовых снах к нему является Лукашенко в белом саване с генеральскими погонами, в нимбе с гербом Белоруссии и, уставившись на своё несчастное и бестолковое дитя мягким отеческим взором, тихо говорит: «Мало я вас ператрахивал…»
…Я сошёл на берег после Дубровника, в Макошице. Вытащив на кринолин сумку и рюкзак, я снова сбежал по трапу вниз, пока Лёшка тихо разворачивался в темноте и медленно вёл Oceanis к причалу.
— Что, роднулечка? — сказал я двери, которая сразу приняла обиженный вид, — чего насупилась? Привыкай тут без меня. Держись. Нам было хорошо. И вообще, из дверей ты у меня первая…
…Лёха свёл обороты до минимума. Причал приближался.
— Через четыре моря прошли, Лёш. Как это по-белорусски будет?
— Праз чатыры мора, — откликнулся Лёха.
— Средиземка, Тирренское, Ионическое, Адриатика…
— Міжземнае, Тырэнскае, Iанічнае, Адрыятычнае… Праўда… — сказал чемпион республики по парусному спорту.
— Спасибо, дорогой, — обнял его я. — Ещё пройдём вместе. Хотя бы по Чернявке.
Лёша высадил меня в подошедшую из темноты шлюпку, развернул «Душу» и, резко добавив оборотов, скрылся в ночи, уходя под знаменитый вантовый мост имени Франьо Туджмана. Где-то там, направо от моста, за десять миль от меня, раскачиваясь от усталости, стоял под флагом SimpleSail и ждал Лёхину яхту Серёга Мазур. Я в тот раз так с ним и не встретился…
***
…Много раз говорил и снова повторю: в море, вдали от берегов, плохих людей не встретить. В этом переходе старое наблюдение опять подтвердилось. Мне было весело и спокойно с командами, проведшими наши Beneteau через четыре моря. Не буду говорить, как нас било и трепало: во-первых, уже говорил, во-вторых, всё до сих пор болит, а, в-третьих, ну мы же пришли, верно? Через мистраль и волны, через знаки опасности и маяки, через поломки и ремонты. Всё сложилось.
Я благодарен всем вместе и каждому по отдельности. Андрюха, Белка, Дима, Пашка, Лёша (Лёш! Тебе особенно!), Олег, Серёжа (Серёг! Вам с Белкой отдельно за швартовку кормой к корме, когда у нас кончился газ, а вы сварили нам макароны).
Спасибо, хлопцы! Я обязательно приеду на Минское море. Я уже просто обязан увидеть загадочную Сёмковскую дамбу и выловить, наконец, из Свислочи хотя бы одного тунца. Просто так! Мне, в общем-то, не нужен тунец, если честно. Просто хочется проверить — а точно ли он сдохнет от счастья, если я вылью ему за жабры полстакана виски, как учил меня этому Максим Светличный? Или это я сдохну от счастья, встретившись с вами всеми?
***
И вот ещё! Очень бы, конечно, хотелось бы хоть что-нибудь сделать и с самим Светличным. Но, как показывает опыт, его — в смысле, Максима — к сожалению или счастью, вообще ничто не берёт…
28 марта — 14 апреля
2018
Москва — Paris — Toulouse — Narbonne — Gruissan — Villasimius —
Messina — Brindisi — Dubrovnik — Mokošica —
Neum — Ston — Debeli Brijeg —
Herceg Novi — Budva — Bar —
Tivat — Москва