Чер-ну-ха

Евгения Лещинская

Евгения Лещинская:

В начале девяностых на мою голову свалились французы. Они работали на Antenne-2, в Москву приехали за жареным, поэтому настроены были по-боевому. Одна ерундовая деталь: не говорили по-русски. Ну, то есть один, Жан-Ив, не говорил совсем. Другой, помоложе и порезвей, Жером, имел при себе словарный минимум, который, по его мнению, обеспечивал ему бесперебойную работу с массами: вод-ка, ма-тре-ши-ка, я любить Москва, а ты любить Париж? Короче, в мою задачу входило вот что: организация съемок, переговоры с разнокалиберным местным начальством, усушка и утруска всех косяков, возникающих на пути.
При нас телепался еще переводчик Валерочка, томный, волоокий, капризный и вечно обиженный. Я так поняла, обижен он был на судьбу, потому что она его поместила в двушке на Басманной, а должна была при рождении закинуть в район Елисейских полей. Как всегда произошел какой-то сбой, и Валерочка ужасно грустил от такой несправедливости. Ему всегда было неуютно и везде дурно пахло. Поэтому он всю дорогу носил при себе какие-то парфюмы, которыми то и дело, как поп, окроплял воздух.
Мои французы обосновались на Кутузовском проспекте. Одну квартиру сняли под офис, в двух других жили. Спустя пару недель, после соприкосновения с реалиями и точечного контакта с населением, Жан-Ив сказал, что не готов без повода покидать территорию дома. В результате он, как царевна Будур, наблюдал жизнь из окон своей крепости, аккурат с девятого этажа. На волю вылезал в случае самой крайней необходимости. Например, при пожаре. Однажды, в подвале загорелась какая-то пакля, понаехали пожарные машины, всем велено было покинуть помещения, так Жан –Ив оказался на улице и узнал, что наступила весна. А вот Жерома, наоборот, надо было вытаскивать из всяких передряг и ситуаций, в которые он вляпывался в результате жажды жизни. С другой стороны эта прыть пошла ему на пользу, он даже стал кое-как объясняться по-русски. И, как добросовестный ученик, выучил самое главное слово: чер-ну-ха. Вот подавай ему чернуху, и все тут! Мы уже и в дом престарелых на экскурсию съездили, и какое-то подмосковное ПТУ посетили, и работяг у пивной поснимали – всё ему мало. Хочется совсем страшного, неуправляемого, стихийного. Заглянуть в глаза опасности. В общем, звоню я на Петровку, одному знакомому майору, который отвечает за связь с прессой. Так, мол, и так, чернуха нужна , не подскажете, куда обратиться ?
— Господи, — говорит уставший к концу дня майор, — куда мне вас девать-то? Ладно, помаракуем, заходи.
Через пару дней захожу. В кабинете у майора сидят два парня в штатском, званий их я так и не поняла.
— Ну что ж,- говорит один, — я вроде договорился, ну, насчет задержания, звонил в РУВД, есть у них там один на примете. Голицын.
— Князь? -машинально спрашиваю я.
— Князь. Самогон гонит. Вот к нему в гости и повезем завтра твоих французов.
Я в офис пришла и говорю:
— Ну мужики, завтра такое будет – не поверите ! Настоящая чер-ну-ха. Едем на задержание опасного преступника.
Жером аж на стуле подскочил от радости. А Жан-Ив, постарше, посерьезней, новость принял молча, сурово, как подобает настоящему воину, сказал только: «Мне надо написать жене». Один Валерочка выглядел не слишком довольным.
— А я там обязательно нужен ? – промямлил он.
– Это не обсуждается, — веско сказал Жан-Ив, — глядя на Валерочку тяжелым мужским взглядом. — Это наша работа, сынок … («родину защищать» — чуть было не добавила за него я).
Наутро двинулись двумя машинами. Французы на красной вольво, менты на черной волге. Нужный адресок оказался в какой-то страшной заднице, не то в Капотне, не то в Мневниках. Вокруг чистый ад: ямы, котлованы, грязь по колено, сплошная стройка. Остановились у районного отделения милиции. Наши провожатые там свою волгу оставили, взяли местного следопыта вместе с казенной буханкой – УАЗом и попилили дальше. А мы за ними на красной иномарке, которая через пять минут цвет поменяла на глиняный, стала чихать, фырчать, выделять какие-то ядовитые газы и серый дым. Однако дотянули. Дом, куда нам надо было врываться, чтобы накрыть преступную малину, оказался облезлым бараком из тех, что строили когда-то пленные немцы. Менты смело дернули подъездную дверь, висевшую на одной петле, и твердым шагом потопали на второй этаж по загаженной всеми обитателями дома лестнице. Мы осторожно, как по зыбкой трясине, след в след, шли за ними. Остановились у пробоины в стене, закрытой фанерой и обглоданными кусками дермантина. Вместо звонка из стены торчали разноцветные провода. Наши провожатые начали колотить ногами в этот кусок фанеры. Наконец, за дверью послышалось мычание. Милиция требовала впустить. Мычание сменилось матом. Менты отвечали в унисон. Жером, как настоящий профессионал, уже работал: снимал в разных ракурсах весь этот марлезонский балет, включая декорации – заплеванную лестницу и облупленные стены. Жан-Ив что-то записывал в блокнотик паркером с золотым пером. Валерочка с трудом подавлял приступ тошноты. Я тосковала позади и думала, что надо бы еще сегодня успеть в редакцию, там привезли продуктовые заказы, в том числе малосольную селедку и зефир в шоколаде. Ментам в конце концов надоело пастись за дверью, они уже достаточно попозировали на камеру, кроме того спектакль требовал действия. Изящный выброс служебной ноги — и фанерная загородка благополучно тюкнулась внутрь квартиры. Хотя нет, квартиры – это громко сказано. Берлоги. Точнее, норы. На топчане валялось разное тряпье. В нем копошилась какая-то личность. Поодаль, на заплеванном полу цвета асфальта, обнаружился князь Голицын, главарь банды, подпольный миллионер и почетный бутлейгер Мневников. Или Капотни. Сейчас не вспомню. Он честно пытался встать с четверенек. Выглядел мафиози не совсем комильфо. Драная майка, обтерханные рейтузы и полинявшая физиономия, все вместе одного страшного грязного колера.
-Ну, что, допрыгался? – начал душевный разговор со старым знакомцем местный милицейский кадр.
Нашим, из центра, такое начало показалось неубедительным. Поэтому, отстранив коллегу, они стали вести допрос позабористей:
— С кем вы работаете ? (я подумала, почему мне знакома эта фраза ? Потом вспомнила, вчера по телеку показывали «Мертвый сезон»). Где храните деньги ? Где спрятан аппарат?
Голицын на все вопросы отвечал жестами. Он не то, чтобы решил хранить молчание и не сломаться, просто был с такого бодуна, что разговорный жанр давался ему с трудом.
Работал он, то есть, гнал зелье со своей супружницей, которая что-то невнятное вякала из кучи тряпья. Насчет выручки отпираться не стал, вывернул карманы треников, на пол посыпались скомканные и замусоленные трешки и пятерки.
— Камера ! – скомандовал Жан-Ив. – Крупный план !
Жером завис над щуплым Голицыным как ястреб. Тот в страхе начал пятиться к стене. Наверное, подумал: вот она, «белочка». Посетила.
-Аппарат,- чеканил мент из центра голосом разведчика Банионоса, призывно заглядывая в камеру, — где хранится аппарат?
Голицын жалобно взвыл, обращаясь к родному районному стражу порядка:
— Начальник… дык ты ж знаешь… ну как всегда…
Камера уставилась в местного.
Тот откашлялся, одернул китель, вытянул руки по швам и тщательно проговорил красивую фразу, заготовленную заранее и выученнную наизусть:
— Согласно розыскным мероприятиям установлено: самогонный аппарат спрятан в кладовке.
Двое наших сразу же пошли в правильном направлении (метод дедукции, Холмс!), к закутку, завешанному ситцевой тряпкой, и извлекли оттуда какую-то штуку похожую на цинковое ведро с трубой.
Голицын смотрел на все происходящее, а особенно на французов с их птичей речью и киношными прибамбасами, взглядом человека, который не верит, что он уже проснулся и опять присутствует на этом свете.
Наконец барыш был пересчитан, самогонный аппарат оприходован, все оформлено честь по чести в присутствии понятых, то есть, соседей по подъезду, которые не с первого раза смогли подписать протокол по причине трясущихся рук.
— Одевайся ,-скомандовал один из ментов,- поедешь с нами.
— Дык… начальник…чего ж…зачем…того…этого… – начал упираться Голицын. – Хвораю, ноги не держат, начальник…
И в этот самый момент Жан–Ив обратился к залу.
— А где адвокат ? – спросил он у присутствующих. Наступила настоящая театральная пауза.
— Старина, — попросил он Валерочку, который и так находился в полуобморочном состоянии, — спросите, собирается ли мсье звонить своему адвокату?
Валерочка выполз из-за широкой спины Жерома, за которой он все это время прятался, шепотом переводя французам реплики участников шоу. Вытащил из кармашка велюрового пиджака платочек, отравив хату запахом парфюма «Эгоист», промакнул вспотевший лоб. Сделал шаг к Голицыну и добросовестно перевел: «Господа интересуются, адвокату звонить будешь ?»
— Крупный план, — скомандовал Жан-Ив. Жером встал в стойку.
Голицын в отпаде смотрел на участкового, тот на мужиков с Петровки, те на меня. Мы так не договаривались.
Французы, узрев общее замешательство, поняли, что дело пахнет политикой. На их глазах цинично ущемлялись права человека! Они вдвоем окружили несчастного Голицына и стали требовать, чтобы тот немедленно связывался с личным юристом. А они его пока прикроют.
Самогонщик князь Голицын пару минут разевал рот, как рыба карп, вынутая из тазика, глотал воздух. Потом нашел в себе силы встать, сделать шаг и припасть к ментам.
— Начальник, — взмолился он, — бери меня на пятнадцать суток. Согласный я. Еду. Тока этих супостатов убери отседа…
— Что он говорит ? – спросил Жан-Ив.
— Уведомил офицеров, -транслировала я, — что его адвокат уже ждет всех в полицейском участке.
— О, мон дье, — обрадовался Жан–Ив, — а кто успел сообщить?
— Мы,- мгновенно сориентировался Валерочка, — позвонили с утра, обо всем предупредили.
Я с уважением подумала: гляди-ка, дурной, а мыла не ест!
Ну а кульминацией дня стало настоящее задержание нашей машины на подступах к Садовому. Гаишники тормознули вольво, которая была по уши в дерьме после прогулок по Мневникам (а может, и Капотне ), и наотрез отказались пускать в центр города. Французы вынуждены были оттирать крахмальными носовыми платками номера, чертыхаясь и проклиная свою нелегкую долю в чужой стране, где и помочь некому, и своего адвоката не дождешься.
Приходится терпеть произвол!