«открытая рана Европы…»
30 марта, 2016 2:19 дп
Александр Янов
Нельзя сказать, что недавняя публикация Сергея Лаврова в журнале Россия в глобальной политике («Историческая перспектива внешней политики России») вызвала хоть сколько-нибудь серьезный интерес в российских СМИ. Даже в издании, где появилась статья, сопровождали ее (на момент написания этих строк) лишь два (!) комментария, да и те сводились к дежурному «Спасибо, Сергей Викторович!». Между тем, обращение министра иностранных дел России к ее истории — событие незаурядное и заслуживает, казалось бы, тщательного и подробного анализа. Но его не было. Мне он во всяком случае не встретился. Что, согласитесь, в принципе странно: просто интересно ведь узнать, что думает о прошлом своей страны один из высших ее руководителей. Но факт, не заинтересовались почему-то опусом министра серьезные мыслители в России, а несерьезные отнеслись к нему иронически..Почему?
Ниже я попытаюсь ответить на этот вопрос, пройдя вместе с автором спектр проблем, возникавших на протяжении русской истории. Пока что лишь первое впечатление: опус Лаврова внушает некоторое подозрение по поводу того, в одной ли реальности с ним обитаем мы с читателем. И слишком уж часто подозрения эти перерастают в сомнения. В смысле: непохоже.
Несмотря даже на то, что тезис, которым открывает Лавров свой опус, касается действительно важнейшей проблемы. «На протяжении, по крайней мере, двух столетий, — говорит он, — любые попытки объединить Европу без России неизменно заканчивались трагедией». Подтекст прозрачен: не пришло ли время объединиться, избежав новой трагедии? Я не знаю никого, кроме разве членов Изборского клуба, уверенных в «необъяснимой и генетической ненависти Запада к православной империи», кто не приветствовал бы такой тезис.
Мне уже случалось писать, что невозможность включить Россию в Европейское сообщество — открытая рана Европы и что глубокая экзистенциональная тоска по единству с Россией пронизывает европейскую историю на протяжении столетий. Тем более необходимо это единство России, которая, судя по совершенно здравому суждению Лаврова, «по глубинной своей сути является одной из ветвей европейской цивилизации».
Мало того, даже в пределах этой завершающей «Русскую идею» книги была у нас возможность убедиться в том, до какой степени зависела судьба русской культуры от ее открытости Европе.
Мы видели, как отрезанная от своих цивилизационных корней Московия XVII века превратилась в культурного изгоя, в страну Кузьмы Индикоплова (см. Приложение 1). Но видели мы также, как открытая Европе Россия XIX века оказалась в буквальном смысле культурной сверхдержавой (см. главу 1 «А счастье было так возможно»).
Чтоб не осталось сомнений, сошлюсь снова на Владимира Вейдле, на которого не раз ссылался: «В том-то и дело, что Толстой, Мусоргский или Соловьев глубоко русские люди, но в такой же мере они и люди Европы. Без Европы их не было бы». Тем более, что совершенно европейскими поэтами были уже Пушкин, Лермонтов и Боратынский.
Таков жестокий парадокс, на который обращает наше внимание, отдадим ему должное,
Лавров: Россия нужна Европе, Европа нужна России, одна цивилизация, а объединиться на протяжении столетий они не могут. До сих пор нет у нас с автором разногласий. Расходимся мы с ним по разным реальностям лишь по поводу ПРИЧИН, из-за которых объединение оказалось невозможно. Лавров настаивает, что причина была ОДНА: многовековые «попытки европейского Запада полностью подчинить русские земли, лишить нас идентичности».
Это и вызывает подозрение, с которого я начал. По трем причинам. Во-первых, автор не привел ни одного серьезного аргумента, который свидетельствовал бы о том, что европейский Запад действительно пытался лишить Россию ее идентичности.
Даже во времена ига, когда Русь лежала простертая под копытами монгольских коней. Нельзя же сказать, что две-три сотни тевтонских рыцарей, с которыми сражался на льду Чудского озера Александр Невский, покушались на идентичность огромной страны. Да и языческая (позднее католическая) Литва, сумевшая, в отличие от Руси, отстоять свою независимость от монгольских завоевателей, претендовала лишь на ее западные земли (сегодняшние Белоруссию и Украину), а отнюдь не на весь протогосударственный конгломерат варяжских княжеств и вечевых городов, который, собственно и был тогда Русью.
Во- вторых, на протяжении столетий Россия все-таки была континентальной империей, числившей среди своих завоеваний, в отличие от западных империй, не одни лишь заморские территории, но и европейские страны. И время от времени пыталась она лишить идентичности ИХ.
Что, естественно,вызывало возмущение и отчуждение ее западноевропейских соседей.
В-третьих, наконец, Россия не раз сознательно отказывалась от объединения с Европой, соглашаясь на него лишь на своих условиях: а именно, что откажется от своей идентичности ЕВРОПА.
Так было на протяжении всего XVII века, когда Московия соглашалась объединиться лишь в случае, если бы Европа … приняла православие. Так повторилось в XX веке, когда Россия решила «строить социализм в одной отдельно взятой стране». О, без сомнения готова была она тогда объединиться — но лишь в случае, если Европа тоже принялась бы строить социализм. Причины невозможности объединиться, короче, были, но ни одна из них не имела ничего общего с тем, о чем говорит Лавров.
Вот вам и объяснение, почему не заинтересовал лавровский опус серьезных мыслителей в России.
Потому, что выглядит он лишь очередной попыткой подтвердить правоту сегодняшней оголтелой «антигейропейской» пропаганды — обходным путем, через прошлое (начинает свое повествование Лавров:с крещения Руси).
Кто же, право, примет всерьез пропагандистский примитив, который ты каждый день слышишь по всем центральным каналам телевидиния? Первое же обращение к истории это продемонстрирует.
Вот хоть один, взятый наудачу пример.
Под идентичностью Лавров имеет в в виду «право русского человека иметь свою веру».
Так вот, пример: 1863 год. В очередной раз поднялись тогда против империи поляки. А вера в ту пору была у русского человека, как мы знаем, имперская. И восстание, конечно, потопили в крови. И в адрес русского царя полетели поздравительные послания — от дворянских собраний и тородских дум, от Московского и Харьковского университетов, от крестьянских обществ и старообрядцев.
Возмущение наглостью поляков, требовавших независимости от империи, было поистине всенародным.Поднялась против него страна — от Москвы до самых до окраин. И классик русской литературы Тютчев неистовствовал:
В крови до пят мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
И влиятельнейший тогда редактор Русского вестника, можно сказать теневой министр иностранных дел России, Михаил Катков так это обосновывал:
«История поставила между двумя этими народами [польским и русским] роковой вопрос о жизни и смерти. Эти государства не просто соперники, но враги, которые НЕ МОГУТ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ДРУГ С ДРУГОМ, враги до конца».
Приговор был произнесен: покуда жива Россия, независимой Польше не быть, аминь!
А если не быть Польше, к чему ей идентичность? И ударили каратели в самое сердце польской культуры, лишили ее языка и веры.
Родной язык в школах был запрещен, даже в начальных классах детей учили по-русски. Национальная церковь была уничтожена, ее имущество конфисковано, монастыри закрыты, епископы уволены.
Я уже писал: Герцен назвал то, что делала с Польшей в 1863 году Россия «убиением целого народа».
Делал когда-то с Россией что-нибудь подобное Запад?
Никогда.
А Россия делала.
Услышите Вы об этом по центральным каналам российского телевидения?
Узнаете ли вы из статьи Лаврова что-нибудь о причинах невозможности объединиться с Европой, кроме многовековых «попыток европейского Запада… лишить нас идентичности»?
Не узнате.
Тут, признаюсь, подозрения мои решительно перешли в сомнения.
Но если не могли эти мифические «попытки» быть причиной трагического непонимания между Россией и Европой, то что могло?
Несходство ценностей, например, могло.
Поясню на примере. Возможна ли нормальная семья, в которой муж, допустим, ратует за самовластье, а жена — за свободу?
Но точно так же обстоит дело и с европейской семьей. Или, говоря в терминах Лаврова, с «формированием общего экономического и гуманитарного пространства, простирающегося от Атлантического до Тихого океана» (все цитаты, если это специально не оговорено, взяты из статьи Лаврова).
Немыслимо ведь это «общее пространство», пока одна сторона настаивает «на своем собственном УНИКАЛЬНОМ пути», на Sonderweg, как назвали это когда-то немцы.
То есть собственным путем идет, конечно, каждая страна. Другое дело «уникальный путь», Sonderweg.
На протяжении двух столетий настаивала на нем, как мы зхнаем, Германия. Результатом были две мировых войны, разгром, голод, оккупация, раздел страны.
Наглядно, катастрофически продемонстрировало все это невозможность единства Германии с «европейским Западом», покуда настаивала она на своей «уникальности».
Но ведь, судя по статье Лаврова, именно не ней и настаивает сегодняшняя Россия. Не желает учится на чужих ошибках.
Спору нет, «русский народ имеет собственную культурную матрицу, свою духовность», говоря словами Лаврова.
Но если уж автор так самозабвенно ратует за «общее гуманитарное пространство» с Европой и признает, что «по глубинной своей сути Россия является одной из ветвей европейской цивилизации», уместно ли гордиться тем, что русский народ «никогда не сливался с Западом»?
В конце концов и немецкий народ имеет ведь «собственную культурную матрицу и духовность». Но разве помешало это ему после второй мировой войны, после того, другими словми, как он понял свою роковую ошибку, «слиться с Западом»?
Именно это, как мы помним, еще два столетия назад завещал своему народу Петр Яковлевич Чаадаев (см. главу 1 «Европейский выбор России» в первой книге).
Подумайте, сколько горя избежала бы за эти страшные для нее столетия Россия, послушайся она одного из мудрейших своих учителей!
Тем более, что решительно никак ведь не пострадала «культурная матрица» Германии от слияния с Западом. Напротив, расцвела после него страна. Всего-то и понадобилось ей для этого — расстаться с гибельным своим Sonderweg.
Увы, не входит, судя опять таки по статье Лаврова, ничего подобного в планы России.
И тут уже было не до сомнений, тут пришла уверенность: мы и впрямь живем в разных реальностях.
«НЕПРЕРЫВНОСТЬ ИСТОРИИ»?
Так неосторожно озаглавил Лавров первый (после Введения) параграф своего опуса.
Поначапу очевидное: «продуманная политика не может существовать без исторической перспективы» (следовало, конечно, сказать «ретроспективы», раз уж исторической, но это редакторская, надо полагать, недоделка, грамматика).
Суть в том, что дальше речь вовсе не об опоре на исторический опыт, но о том, как всю дорогу, непрерывно, то есть, шагала Россия от победы к победе.
Вот что дальше.
«Обращение к истории тем более оправданно, что в последний период отмечался целый ряд юбилейных дат. В прошлом году году мы праздновали семидесятилетие Великой победы… В 2012 г. отмечалось двухсотлетие Бородинской битвы, а также четырехсотлетие освобождения Москвы от польских захватчиков».
Ну и Sonderweg, разумеется, не забыт: «Если вдуматься, эти вехи недвусмысленно свидетельствуют об особой роли России в европейской и в мировой политике».
Ясное дело, об «особой», какой еще может быть роль, если речь о России?
Но правда ли, что ее исторический опыт сводится к военным победам?
И дело не в том, что поражений, начиная с битвы на Калке до Аустерлица, Крымской войны и Первой мировой, было в русской истории, как и в любой другой, ничуть не меньше, чем побед.
В этом как раз ровно ничего «особого» нет. Дело в том, что сводить судьбу страны к военным метафорам — занятие непродуктивное вообще, а для дипломата в особенности.
Даже к изменению политических форм судьба эта не сводится. В этом смысле Россия, конечно, не Франция. Там — мельтешение форм, калейдоскоп.
Вот смотрите: за последние два столетия — абсолютизм, конституционная монархия (дважды), империя (дважды), республика (трижды), это не говоря уже, что была республика парламентская, а сейчас президентская.
Право, будь у Франции свой Тютчев, он наверняка сказал бы, что умом французов не понять. Ветреный народ.
В этом, политическом, отношении Россия и впрямь монохром.
С XVI по XIX столетия — Самодержавие. После перерыва на несколько лет сменил его в ХХ веке Цезаризм.
Разница между тем и другим в том, что самодержавие наследственное, а цезаризм вернулся к византийской практике «»преемничества» (см. Приложение 3 «Византийтийские уроки»).
В конце ХХ века и в начале XXI опять перерыв на полтора десятилетия — и снова цезаризм.
По сравнению с Францией, согласитесь, скука. Всю дорогу — самовластье и самовластье.
Совсем иначе, однако, выглядит русская история, если сравнить ее с европейской по главному параметру — по числу политических метаморфоз и полному обвалу политического и социального устройства, по смене живых, развивающихся режимов мертвыми, тупиковыми.
С числом случаев, другими словами, когда рускому человеку приходилось буквально начинать жизнь с чистого листа. Я уже писал об этом подробно в трилогии и касался этого в «Русской идее». Здесь могу лишь перечислить.
Сравните живое Московское государство Ивана III, нестяжателей и первой Великой реформы 1550-х (см. Приложения 1 и 2), доимперское, докрепостническое и досамодержавное (1480-1560) со снулой и тупиковойсковией (1613-1700), в которую вылилась после бурь Смутного времени самодержавная революция и диктатура Грозного царя. Сравните ту же мертвую Московию с живой и развивающейся петровской Россией (1700-1917). Сравните, наконец, эту петровскую Россию с заново отрезанной от Европы и тупиковой, подобно Московии, сталинской империей (1929- 1991), в которую вылилась большевистская революция, с самого начала обрекавшей Россию на очередную гиганстскую метаморфозу. равните их — и вы увидите четыре совершенно разных страны!
Вот почему так поверхностно и легкомысленно выглядит лавровская «непрерывность истории», основанная на юбилейных датах.
На самом деле русское прошлое было образцом «прерывности», если можно так выразиться, абсолютным по ней чемпионом, кладбищем надежд.
А Лавров ничего об этом не знает.Или делает вид, что не знает.
Даже о таком ключевом событии русского прошлого, как разница между Московией и петровской Россией, он, в отличие от своих коллег, петровских и еквтерининских дипломатов, не упоминает.
Ни о том что 21 сентября 1721 года канцлер Гавриил Головкин так сформулировал заслугу Петра: «Его неусыпнымитрудами и руковождением мы ИЗ ТЬМЫ НЕБЫТИЯ В БЫТИЕ ПРОИЗВЕДЕНЫ».
Ни о том, что четыре года спустя, уже после смерти Петра, русский посол в Константинополе Иван Неплюев высказался еще более определенно: «Сей монарх научил нас узнавать, что и мы люди».
Ни о том, что полвека спустя подтвердил это дерзкое суждение екатерининский министр иностранных дел Никита Панин: «Петр, выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтобы уравнять оный державам второго класса». Ну, не сговорились же все эти люди, право, оклеветать Московию.
А вот что пишет Лавров: «запрос на модернизацию с использованием европейских достижений отчетливо проявился уже при царе Алексее Михайловиче, а Петр I… сумел выдвинуть Россию в разряд ведущих государств Европы».
Не выдвинул в «ведущие» (Панину ли не знать?) и не продолжил Петр дело царя Алексея, а беспощадно «прервал» Московию вместе с неуклюжей ее политикой.
Не оставил в этом ни малейших сомнений и Василий Осипович Ключевский: Вот его свидетельство: «Московское правительство в первые три царствования новой династии производит впечатление людей, случайно попавших во власть и взявшихся не за свое дело. При трех-четырех исключениях все это были люди с очень возбужденным честолюбием, но без оправдывающих его талантов, даже без правительственных навыков, заменяющих таланты, и — что еще хуже — совсем лишенные гражданского чувства».
Можно было бы, собственно, на этом «прервать» печальную повесть об ошибках Лаврова, связанных с «непрерывностью истории», если бы не шли эти ошибки по нарастающей по мере приближения к нашим дням.
И чем ближе, тем больше граничат они с откровенной фальсификацией прошлого. Это настолько очевидно, что читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с историей, увидит это самостоятельно, практически
БЕЗ МОЕГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА
1. Причиной Крымской войны объявил Лавров «стремление вытолкнуть Россию на европейскую обочину, которым был одержим Париж в период правления императора Наполеона III». Война, выходит, была между Россией и Францией. Что же в таком случае привело в Крым главную ее застрельщицу Англию, и Сардинское королевство, и Турцию? Откуда «великий перепуг» в Европе (см. главу 17 «После Путина»)? Разве не из-за попытки Николая I расчленить Оттоманскую империю? Разве Париж отдал приказ уничтожить турецкий флот и оккупировать придунайские княжества (см. главы 9-10 «Последняя ошибка царя» в первой книге)? И разве в итоге не чистой воды фальсификацией оказывается объяснение Лаврова?
2. Еще ближе к нашим дням:»если честно смотреть на положение небольших европейских государств, которые раньше входили в Варшавский договор, а теперь — в НАТО и в ЕС,то очевидно, что речь должна идти не о переходе от
подчинения к свободе… а скорее о смене лидера» Прелестный какой эвфемизм! Тем более, что ни в какое сравнеиие не идет новый лидер со старым хозяином, Россией/СССР, который, если что не так, тотчас порядок наводил, будь-то у венгров в 1956 или у чехов в 1968, или у поляков в 1980. Ни в жисть ведь не дождешься такого от нового лидера. А кому нужна свобода, если порядка нет? Что за жизнь без хозяина? И все это на голубом глазу: «если честно посмотреть».
3. Разоблачаем, естественно, Фрэнсиса Фукуяму, который провозгласил «окончательную победу либерально-капиталистической модели». Бедный гегельянец Фукуяма слишком буквально следовал указаниям наставника и ошибся, конечно: победа не была окончательной. Невозможно было во второй четверти XIX века предвидеть ни ближневосточные деспотии, ни иранскую теократию, ни китайскую авторитарно-капиталистическую модель. В тогдашнем европоцентричном мире все эти страны были безнадежно периферийными. По поводу Европы и России, однако, угадал Фукуяма точно. Они-то и впрямь приняли либерально-капиталистическую модель окончательно. Или Лавров в этом сомневается? Полагает, что России, подобно коммунистическому Китаю, следует принять АВТОРИТАРНО-капиталистическую модель?
Идеологи Изборского клуба именно так и думают. Но они в оппозиции к нынешней власти, называют ее национал-предательской. замышляют против нее «консервативную революцию» (см. главу 6 «Консервативная революция»).
Но Лавров-то с кем, с властью или с изборцами? Если с властью, то зачем разоблачает Фукуяму? Ведь власть-то как раз и уверяет мир,что Россия НЕ приняла авторитарно-капиталистическую модель, что у нас есть Эхо Москвы и Дождь и, стало быть.. . свобода!
В том, другими словами, уверяет, что относительно Европы — и России (!) — Фукуяма все предсказал правильно. Откуда же путаница? Зарапортовался Лавров?
4.И совсем уже фантастически звучит на этом фоне торжествуюшая его тирада: «можно воспринимать в качестве «медицинского факта» множественность моделей развития, что исключает унылое однообразие в рамках единой — западной — системы координат».
Тут уж ничего не остается, кроме как спросить: в какой именно реальности обитает министр? Потому что в той, где обитаем мы с читателем, никакой «множественности моделей развития» нет и в помине.
Похожи ближневосточные деспотии или иранская теократия на «модели развития»? Что еще? Агонизирующая Венесуэла? Зимбабве? Северокорейская коммунистическая монархия? Это «модели развития»?
Ничего ведь больше, помимо Китая.
Только и свету в окошке что Китай.
Да и тот работает на заимствованных технологиях и политически не пошел дальше привычной для нас брежневской модели — однопартийная система с коллективным руководством и доминирующим генсеком.
Единственное значимое новшество — упорядоченность преемстственности власти.
И в завершение лавровского опуса, как вишенка на торте, ссылка на Ивана Ильина, единственного из эмигрантских философов, который с энтузиазмом встретил гитлеровскую революцию 1933 года (см. главу 4 «Чей преемник Путин?»). Неужели и этого не знает Лавров?
У меня нет здесь возможности следовать за ним по всем закоулкам русской истории (статья огромная). Но и того, на что я сослался, кажется, довольно, чтобы объяснить, почему не заинтересовала она серьезныых мыслителей в России, а несерьезные отнеслись к ней иронически.
* * *
Печально, что приходится завершать «Русскую идею» на такой прискорбной ноте. Но ведь и начиналась она невесело.
Такая была у нас страна.
И судя по статье Лаврова, все еще не готова она принять завет Чаадаева, все еще не готова учиться на чужих ошибках.
Но сам уже факт, что не приняли его опус всерьез, свидетельствует, что есть еще порох в чаадаевских пороховницах, что, как народ говорит, еще не вечер.
Александр Янов
Нельзя сказать, что недавняя публикация Сергея Лаврова в журнале Россия в глобальной политике («Историческая перспектива внешней политики России») вызвала хоть сколько-нибудь серьезный интерес в российских СМИ. Даже в издании, где появилась статья, сопровождали ее (на момент написания этих строк) лишь два (!) комментария, да и те сводились к дежурному «Спасибо, Сергей Викторович!». Между тем, обращение министра иностранных дел России к ее истории — событие незаурядное и заслуживает, казалось бы, тщательного и подробного анализа. Но его не было. Мне он во всяком случае не встретился. Что, согласитесь, в принципе странно: просто интересно ведь узнать, что думает о прошлом своей страны один из высших ее руководителей. Но факт, не заинтересовались почему-то опусом министра серьезные мыслители в России, а несерьезные отнеслись к нему иронически..Почему?
Ниже я попытаюсь ответить на этот вопрос, пройдя вместе с автором спектр проблем, возникавших на протяжении русской истории. Пока что лишь первое впечатление: опус Лаврова внушает некоторое подозрение по поводу того, в одной ли реальности с ним обитаем мы с читателем. И слишком уж часто подозрения эти перерастают в сомнения. В смысле: непохоже.
Несмотря даже на то, что тезис, которым открывает Лавров свой опус, касается действительно важнейшей проблемы. «На протяжении, по крайней мере, двух столетий, — говорит он, — любые попытки объединить Европу без России неизменно заканчивались трагедией». Подтекст прозрачен: не пришло ли время объединиться, избежав новой трагедии? Я не знаю никого, кроме разве членов Изборского клуба, уверенных в «необъяснимой и генетической ненависти Запада к православной империи», кто не приветствовал бы такой тезис.
Мне уже случалось писать, что невозможность включить Россию в Европейское сообщество — открытая рана Европы и что глубокая экзистенциональная тоска по единству с Россией пронизывает европейскую историю на протяжении столетий. Тем более необходимо это единство России, которая, судя по совершенно здравому суждению Лаврова, «по глубинной своей сути является одной из ветвей европейской цивилизации».
Мало того, даже в пределах этой завершающей «Русскую идею» книги была у нас возможность убедиться в том, до какой степени зависела судьба русской культуры от ее открытости Европе.
Мы видели, как отрезанная от своих цивилизационных корней Московия XVII века превратилась в культурного изгоя, в страну Кузьмы Индикоплова (см. Приложение 1). Но видели мы также, как открытая Европе Россия XIX века оказалась в буквальном смысле культурной сверхдержавой (см. главу 1 «А счастье было так возможно»).
Чтоб не осталось сомнений, сошлюсь снова на Владимира Вейдле, на которого не раз ссылался: «В том-то и дело, что Толстой, Мусоргский или Соловьев глубоко русские люди, но в такой же мере они и люди Европы. Без Европы их не было бы». Тем более, что совершенно европейскими поэтами были уже Пушкин, Лермонтов и Боратынский.
Таков жестокий парадокс, на который обращает наше внимание, отдадим ему должное,
Лавров: Россия нужна Европе, Европа нужна России, одна цивилизация, а объединиться на протяжении столетий они не могут. До сих пор нет у нас с автором разногласий. Расходимся мы с ним по разным реальностям лишь по поводу ПРИЧИН, из-за которых объединение оказалось невозможно. Лавров настаивает, что причина была ОДНА: многовековые «попытки европейского Запада полностью подчинить русские земли, лишить нас идентичности».
Это и вызывает подозрение, с которого я начал. По трем причинам. Во-первых, автор не привел ни одного серьезного аргумента, который свидетельствовал бы о том, что европейский Запад действительно пытался лишить Россию ее идентичности.
Даже во времена ига, когда Русь лежала простертая под копытами монгольских коней. Нельзя же сказать, что две-три сотни тевтонских рыцарей, с которыми сражался на льду Чудского озера Александр Невский, покушались на идентичность огромной страны. Да и языческая (позднее католическая) Литва, сумевшая, в отличие от Руси, отстоять свою независимость от монгольских завоевателей, претендовала лишь на ее западные земли (сегодняшние Белоруссию и Украину), а отнюдь не на весь протогосударственный конгломерат варяжских княжеств и вечевых городов, который, собственно и был тогда Русью.
Во- вторых, на протяжении столетий Россия все-таки была континентальной империей, числившей среди своих завоеваний, в отличие от западных империй, не одни лишь заморские территории, но и европейские страны. И время от времени пыталась она лишить идентичности ИХ.
Что, естественно,вызывало возмущение и отчуждение ее западноевропейских соседей.
В-третьих, наконец, Россия не раз сознательно отказывалась от объединения с Европой, соглашаясь на него лишь на своих условиях: а именно, что откажется от своей идентичности ЕВРОПА.
Так было на протяжении всего XVII века, когда Московия соглашалась объединиться лишь в случае, если бы Европа … приняла православие. Так повторилось в XX веке, когда Россия решила «строить социализм в одной отдельно взятой стране». О, без сомнения готова была она тогда объединиться — но лишь в случае, если Европа тоже принялась бы строить социализм. Причины невозможности объединиться, короче, были, но ни одна из них не имела ничего общего с тем, о чем говорит Лавров.
Вот вам и объяснение, почему не заинтересовал лавровский опус серьезных мыслителей в России.
Потому, что выглядит он лишь очередной попыткой подтвердить правоту сегодняшней оголтелой «антигейропейской» пропаганды — обходным путем, через прошлое (начинает свое повествование Лавров:с крещения Руси).
Кто же, право, примет всерьез пропагандистский примитив, который ты каждый день слышишь по всем центральным каналам телевидиния? Первое же обращение к истории это продемонстрирует.
Вот хоть один, взятый наудачу пример.
Под идентичностью Лавров имеет в в виду «право русского человека иметь свою веру».
Так вот, пример: 1863 год. В очередной раз поднялись тогда против империи поляки. А вера в ту пору была у русского человека, как мы знаем, имперская. И восстание, конечно, потопили в крови. И в адрес русского царя полетели поздравительные послания — от дворянских собраний и тородских дум, от Московского и Харьковского университетов, от крестьянских обществ и старообрядцев.
Возмущение наглостью поляков, требовавших независимости от империи, было поистине всенародным.Поднялась против него страна — от Москвы до самых до окраин. И классик русской литературы Тютчев неистовствовал:
В крови до пят мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
И влиятельнейший тогда редактор Русского вестника, можно сказать теневой министр иностранных дел России, Михаил Катков так это обосновывал:
«История поставила между двумя этими народами [польским и русским] роковой вопрос о жизни и смерти. Эти государства не просто соперники, но враги, которые НЕ МОГУТ ЖИТЬ ВМЕСТЕ ДРУГ С ДРУГОМ, враги до конца».
Приговор был произнесен: покуда жива Россия, независимой Польше не быть, аминь!
А если не быть Польше, к чему ей идентичность? И ударили каратели в самое сердце польской культуры, лишили ее языка и веры.
Родной язык в школах был запрещен, даже в начальных классах детей учили по-русски. Национальная церковь была уничтожена, ее имущество конфисковано, монастыри закрыты, епископы уволены.
Я уже писал: Герцен назвал то, что делала с Польшей в 1863 году Россия «убиением целого народа».
Делал когда-то с Россией что-нибудь подобное Запад?
Никогда.
А Россия делала.
Услышите Вы об этом по центральным каналам российского телевидения?
Узнаете ли вы из статьи Лаврова что-нибудь о причинах невозможности объединиться с Европой, кроме многовековых «попыток европейского Запада… лишить нас идентичности»?
Не узнате.
Тут, признаюсь, подозрения мои решительно перешли в сомнения.
Но если не могли эти мифические «попытки» быть причиной трагического непонимания между Россией и Европой, то что могло?
Несходство ценностей, например, могло.
Поясню на примере. Возможна ли нормальная семья, в которой муж, допустим, ратует за самовластье, а жена — за свободу?
Но точно так же обстоит дело и с европейской семьей. Или, говоря в терминах Лаврова, с «формированием общего экономического и гуманитарного пространства, простирающегося от Атлантического до Тихого океана» (все цитаты, если это специально не оговорено, взяты из статьи Лаврова).
Немыслимо ведь это «общее пространство», пока одна сторона настаивает «на своем собственном УНИКАЛЬНОМ пути», на Sonderweg, как назвали это когда-то немцы.
То есть собственным путем идет, конечно, каждая страна. Другое дело «уникальный путь», Sonderweg.
На протяжении двух столетий настаивала на нем, как мы зхнаем, Германия. Результатом были две мировых войны, разгром, голод, оккупация, раздел страны.
Наглядно, катастрофически продемонстрировало все это невозможность единства Германии с «европейским Западом», покуда настаивала она на своей «уникальности».
Но ведь, судя по статье Лаврова, именно не ней и настаивает сегодняшняя Россия. Не желает учится на чужих ошибках.
Спору нет, «русский народ имеет собственную культурную матрицу, свою духовность», говоря словами Лаврова.
Но если уж автор так самозабвенно ратует за «общее гуманитарное пространство» с Европой и признает, что «по глубинной своей сути Россия является одной из ветвей европейской цивилизации», уместно ли гордиться тем, что русский народ «никогда не сливался с Западом»?
В конце концов и немецкий народ имеет ведь «собственную культурную матрицу и духовность». Но разве помешало это ему после второй мировой войны, после того, другими словми, как он понял свою роковую ошибку, «слиться с Западом»?
Именно это, как мы помним, еще два столетия назад завещал своему народу Петр Яковлевич Чаадаев (см. главу 1 «Европейский выбор России» в первой книге).
Подумайте, сколько горя избежала бы за эти страшные для нее столетия Россия, послушайся она одного из мудрейших своих учителей!
Тем более, что решительно никак ведь не пострадала «культурная матрица» Германии от слияния с Западом. Напротив, расцвела после него страна. Всего-то и понадобилось ей для этого — расстаться с гибельным своим Sonderweg.
Увы, не входит, судя опять таки по статье Лаврова, ничего подобного в планы России.
И тут уже было не до сомнений, тут пришла уверенность: мы и впрямь живем в разных реальностях.
«НЕПРЕРЫВНОСТЬ ИСТОРИИ»?
Так неосторожно озаглавил Лавров первый (после Введения) параграф своего опуса.
Поначапу очевидное: «продуманная политика не может существовать без исторической перспективы» (следовало, конечно, сказать «ретроспективы», раз уж исторической, но это редакторская, надо полагать, недоделка, грамматика).
Суть в том, что дальше речь вовсе не об опоре на исторический опыт, но о том, как всю дорогу, непрерывно, то есть, шагала Россия от победы к победе.
Вот что дальше.
«Обращение к истории тем более оправданно, что в последний период отмечался целый ряд юбилейных дат. В прошлом году году мы праздновали семидесятилетие Великой победы… В 2012 г. отмечалось двухсотлетие Бородинской битвы, а также четырехсотлетие освобождения Москвы от польских захватчиков».
Ну и Sonderweg, разумеется, не забыт: «Если вдуматься, эти вехи недвусмысленно свидетельствуют об особой роли России в европейской и в мировой политике».
Ясное дело, об «особой», какой еще может быть роль, если речь о России?
Но правда ли, что ее исторический опыт сводится к военным победам?
И дело не в том, что поражений, начиная с битвы на Калке до Аустерлица, Крымской войны и Первой мировой, было в русской истории, как и в любой другой, ничуть не меньше, чем побед.
В этом как раз ровно ничего «особого» нет. Дело в том, что сводить судьбу страны к военным метафорам — занятие непродуктивное вообще, а для дипломата в особенности.
Даже к изменению политических форм судьба эта не сводится. В этом смысле Россия, конечно, не Франция. Там — мельтешение форм, калейдоскоп.
Вот смотрите: за последние два столетия — абсолютизм, конституционная монархия (дважды), империя (дважды), республика (трижды), это не говоря уже, что была республика парламентская, а сейчас президентская.
Право, будь у Франции свой Тютчев, он наверняка сказал бы, что умом французов не понять. Ветреный народ.
В этом, политическом, отношении Россия и впрямь монохром.
С XVI по XIX столетия — Самодержавие. После перерыва на несколько лет сменил его в ХХ веке Цезаризм.
Разница между тем и другим в том, что самодержавие наследственное, а цезаризм вернулся к византийской практике «»преемничества» (см. Приложение 3 «Византийтийские уроки»).
В конце ХХ века и в начале XXI опять перерыв на полтора десятилетия — и снова цезаризм.
По сравнению с Францией, согласитесь, скука. Всю дорогу — самовластье и самовластье.
Совсем иначе, однако, выглядит русская история, если сравнить ее с европейской по главному параметру — по числу политических метаморфоз и полному обвалу политического и социального устройства, по смене живых, развивающихся режимов мертвыми, тупиковыми.
С числом случаев, другими словами, когда рускому человеку приходилось буквально начинать жизнь с чистого листа. Я уже писал об этом подробно в трилогии и касался этого в «Русской идее». Здесь могу лишь перечислить.
Сравните живое Московское государство Ивана III, нестяжателей и первой Великой реформы 1550-х (см. Приложения 1 и 2), доимперское, докрепостническое и досамодержавное (1480-1560) со снулой и тупиковойсковией (1613-1700), в которую вылилась после бурь Смутного времени самодержавная революция и диктатура Грозного царя. Сравните ту же мертвую Московию с живой и развивающейся петровской Россией (1700-1917). Сравните, наконец, эту петровскую Россию с заново отрезанной от Европы и тупиковой, подобно Московии, сталинской империей (1929- 1991), в которую вылилась большевистская революция, с самого начала обрекавшей Россию на очередную гиганстскую метаморфозу. равните их — и вы увидите четыре совершенно разных страны!
Вот почему так поверхностно и легкомысленно выглядит лавровская «непрерывность истории», основанная на юбилейных датах.
На самом деле русское прошлое было образцом «прерывности», если можно так выразиться, абсолютным по ней чемпионом, кладбищем надежд.
А Лавров ничего об этом не знает.Или делает вид, что не знает.
Даже о таком ключевом событии русского прошлого, как разница между Московией и петровской Россией, он, в отличие от своих коллег, петровских и еквтерининских дипломатов, не упоминает.
Ни о том что 21 сентября 1721 года канцлер Гавриил Головкин так сформулировал заслугу Петра: «Его неусыпнымитрудами и руковождением мы ИЗ ТЬМЫ НЕБЫТИЯ В БЫТИЕ ПРОИЗВЕДЕНЫ».
Ни о том, что четыре года спустя, уже после смерти Петра, русский посол в Константинополе Иван Неплюев высказался еще более определенно: «Сей монарх научил нас узнавать, что и мы люди».
Ни о том, что полвека спустя подтвердил это дерзкое суждение екатерининский министр иностранных дел Никита Панин: «Петр, выводя народ свой из невежества, ставил уже за великое и то, чтобы уравнять оный державам второго класса». Ну, не сговорились же все эти люди, право, оклеветать Московию.
А вот что пишет Лавров: «запрос на модернизацию с использованием европейских достижений отчетливо проявился уже при царе Алексее Михайловиче, а Петр I… сумел выдвинуть Россию в разряд ведущих государств Европы».
Не выдвинул в «ведущие» (Панину ли не знать?) и не продолжил Петр дело царя Алексея, а беспощадно «прервал» Московию вместе с неуклюжей ее политикой.
Не оставил в этом ни малейших сомнений и Василий Осипович Ключевский: Вот его свидетельство: «Московское правительство в первые три царствования новой династии производит впечатление людей, случайно попавших во власть и взявшихся не за свое дело. При трех-четырех исключениях все это были люди с очень возбужденным честолюбием, но без оправдывающих его талантов, даже без правительственных навыков, заменяющих таланты, и — что еще хуже — совсем лишенные гражданского чувства».
Можно было бы, собственно, на этом «прервать» печальную повесть об ошибках Лаврова, связанных с «непрерывностью истории», если бы не шли эти ошибки по нарастающей по мере приближения к нашим дням.
И чем ближе, тем больше граничат они с откровенной фальсификацией прошлого. Это настолько очевидно, что читатель, хоть сколько-нибудь знакомый с историей, увидит это самостоятельно, практически
БЕЗ МОЕГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА
1. Причиной Крымской войны объявил Лавров «стремление вытолкнуть Россию на европейскую обочину, которым был одержим Париж в период правления императора Наполеона III». Война, выходит, была между Россией и Францией. Что же в таком случае привело в Крым главную ее застрельщицу Англию, и Сардинское королевство, и Турцию? Откуда «великий перепуг» в Европе (см. главу 17 «После Путина»)? Разве не из-за попытки Николая I расчленить Оттоманскую империю? Разве Париж отдал приказ уничтожить турецкий флот и оккупировать придунайские княжества (см. главы 9-10 «Последняя ошибка царя» в первой книге)? И разве в итоге не чистой воды фальсификацией оказывается объяснение Лаврова?
2. Еще ближе к нашим дням:»если честно смотреть на положение небольших европейских государств, которые раньше входили в Варшавский договор, а теперь — в НАТО и в ЕС,то очевидно, что речь должна идти не о переходе от
подчинения к свободе… а скорее о смене лидера» Прелестный какой эвфемизм! Тем более, что ни в какое сравнеиие не идет новый лидер со старым хозяином, Россией/СССР, который, если что не так, тотчас порядок наводил, будь-то у венгров в 1956 или у чехов в 1968, или у поляков в 1980. Ни в жисть ведь не дождешься такого от нового лидера. А кому нужна свобода, если порядка нет? Что за жизнь без хозяина? И все это на голубом глазу: «если честно посмотреть».
3. Разоблачаем, естественно, Фрэнсиса Фукуяму, который провозгласил «окончательную победу либерально-капиталистической модели». Бедный гегельянец Фукуяма слишком буквально следовал указаниям наставника и ошибся, конечно: победа не была окончательной. Невозможно было во второй четверти XIX века предвидеть ни ближневосточные деспотии, ни иранскую теократию, ни китайскую авторитарно-капиталистическую модель. В тогдашнем европоцентричном мире все эти страны были безнадежно периферийными. По поводу Европы и России, однако, угадал Фукуяма точно. Они-то и впрямь приняли либерально-капиталистическую модель окончательно. Или Лавров в этом сомневается? Полагает, что России, подобно коммунистическому Китаю, следует принять АВТОРИТАРНО-капиталистическую модель?
Идеологи Изборского клуба именно так и думают. Но они в оппозиции к нынешней власти, называют ее национал-предательской. замышляют против нее «консервативную революцию» (см. главу 6 «Консервативная революция»).
Но Лавров-то с кем, с властью или с изборцами? Если с властью, то зачем разоблачает Фукуяму? Ведь власть-то как раз и уверяет мир,что Россия НЕ приняла авторитарно-капиталистическую модель, что у нас есть Эхо Москвы и Дождь и, стало быть.. . свобода!
В том, другими словами, уверяет, что относительно Европы — и России (!) — Фукуяма все предсказал правильно. Откуда же путаница? Зарапортовался Лавров?
4.И совсем уже фантастически звучит на этом фоне торжествуюшая его тирада: «можно воспринимать в качестве «медицинского факта» множественность моделей развития, что исключает унылое однообразие в рамках единой — западной — системы координат».
Тут уж ничего не остается, кроме как спросить: в какой именно реальности обитает министр? Потому что в той, где обитаем мы с читателем, никакой «множественности моделей развития» нет и в помине.
Похожи ближневосточные деспотии или иранская теократия на «модели развития»? Что еще? Агонизирующая Венесуэла? Зимбабве? Северокорейская коммунистическая монархия? Это «модели развития»?
Ничего ведь больше, помимо Китая.
Только и свету в окошке что Китай.
Да и тот работает на заимствованных технологиях и политически не пошел дальше привычной для нас брежневской модели — однопартийная система с коллективным руководством и доминирующим генсеком.
Единственное значимое новшество — упорядоченность преемстственности власти.
И в завершение лавровского опуса, как вишенка на торте, ссылка на Ивана Ильина, единственного из эмигрантских философов, который с энтузиазмом встретил гитлеровскую революцию 1933 года (см. главу 4 «Чей преемник Путин?»). Неужели и этого не знает Лавров?
У меня нет здесь возможности следовать за ним по всем закоулкам русской истории (статья огромная). Но и того, на что я сослался, кажется, довольно, чтобы объяснить, почему не заинтересовала она серьезныых мыслителей в России, а несерьезные отнеслись к ней иронически.
* * *
Печально, что приходится завершать «Русскую идею» на такой прискорбной ноте. Но ведь и начиналась она невесело.
Такая была у нас страна.
И судя по статье Лаврова, все еще не готова она принять завет Чаадаева, все еще не готова учиться на чужих ошибках.
Но сам уже факт, что не приняли его опус всерьез, свидетельствует, что есть еще порох в чаадаевских пороховницах, что, как народ говорит, еще не вечер.