КЛЯКСА ВЫХОДИТ В МОРЕ. Часть Вторая. ФАШИСТЫ.
23 мая, 2018 1:34 пп
PHIL SUZEMKA
Phil Suzemka:
Границу мы закрыли в Зеленике, неподалеку от Герцег-Нови. На причал вышел таможенник, сверил нас всех по паспортам. Капитан Королёв выглядел насупленным, а таможенник — пристрастным. Когда мы отчалили, Лёха сказал:
— Это он такой дотошный потому, что я ему пива не дал. Я его давно знаю. Вечно приходит и спрашивает: «Холодненького ничего нет?» Я ему однажды мороженое вместо пива предложил. Вот он обиделся тогда!
— Ты — зверь! — сказал я.
— Мне тренироваться надо, — объяснил Лёха, — мы с тобой сейчас к фашистам идём. В самое логово.
— К каким еще фашистам? — заинтересовался я.
— Придём — сам увидишь, — сказал капитан Королёв.
…Пройдя между фортом Мамула и фортом Превлака, мы обошли мыс и снова оказались в открытой Адриатике, но на этот раз — в территориальных водах Хорватии. Отражаясь от зеркальной поверхности моря солнце сжигало всех, кто находился на палубе. Ветра не было. Мы шли на моторе.
— Лёх, давай ляжем в дрейф и искупаемся, — предложил я.
— Нельзя, — отрезал Лёха. — Теперь совсем нельзя: тут фашисты. Они нас точно расстреляют.
…Хорваты, по мысли Лёхи, всегда были и всегда будут неисправимыми усташами. И кого им «поглавником» не ставь, — один хрен, это всегда будет какой-нибудь Анте Павелич, от которого что сербам, что русским добра можно не ждать.
Но, вот уж кому совсем хреново в Хорватии, так это, по моим наблюдениям, — кошкам и котам.
Например, в той же Словении все коты холёные, откормленные, наглые, дорогу не уступают, спят где хотят, орут когда вздумается. Нигде не работают. Мышь знают только компьютерную. Рыбу требуют исключительно свежую, вечернего улова, чищенную.
И при этом им удалось развить у словенцев еще и какой-то комплекс зоо-неполноценности — «Ой, мы кота недокормили!»
Кот Монтенегро, судьбой удаленный от Евросоюза, уже не такой бестолковый и жирный, как евро-кот Словении. Он не настолько развращен мнимыми демократическими ценностями.
Великá патриотическая составляющая его поведения: он легко может вцепиться в ухо какому-нибудь албанскому фундаменталисту из соседней харчевни. Но в душе он интернационалист и терпимо относится к котам разных цветов.
В целом, черногорский кот — собранный, вдумчивый, стремительный, развитый и социально ответственный гражданин. Его бизнес — охота и собирательство.
Коты Черногории активно участвуют в общественной жизни. На ведущих помойках страны они объединены в промысловые артели по территориальному признаку. Их социальное расслоение крайне незначительно.
Лишённые религиозных предрассудков, они, тем не менее, стараются понапрасну не переходить границ мусульманской Албании, великолепно понимая, что просвещенному коту лучше жить в светском государстве.
Их кошки образованы, милы и целомудренны. Их дети воспитаны, всегда хорошо вылизаны и скрытны.
Высокий культурный уровень котов Черногории, их хоровое пение, а, особенно, мартовские певческие фестивали широко известны как в стране, так и за её пределами, судя по тому, как орут на них на разных языках туристы из окон гостиниц.
Кот на пространствах от Ульциня до Котора, конечно, может получить по морде от кого угодно, но только за дело. Можно сказать, — по решению суда. Будущее черногорских котов — светло и прекрасно. Они уверенно смотрят вперед, вбок и назад.
…Иное дело — жизнь кота в Хорватии. Повсеместно, от Ровиня до Дубровника, он являет собой жалкое, ободранное, пугливое существо, вечно преследуемое государством и гонимое отдельными физическими лицами.
По нескольку раз в день он подвержен внесудебным расправам. Его репрессируют, обвиняя в экономических преступлениях и посягательстве на частную продовольственную собственность.
Положение кота в Хорватии я бы сравнил с положением христианина времён Нерона. Жизнь хорватского кота едва ли лучше и безопаснее жизни члена катакомбной церкви. Количество их мучеников давно превысило количество христианских святых. Ни один из котов республики при этом до сих пор не канонизирован.
Изгои на собственной земле, они, в отличие от котов Монтенегро, слишком разобщены, совершенно необразованы, крайне грязны и весьма облезлы. Сметану в последний раз они видели ещё при Анжуйской династии. Мяса они не знали даже при Тито.
По внешнему их виду у меня сложилось впечатление, что всякий хорват, встретив всякого кота, полагает своим долгом догнать животное и осложнить ему и без того беспросветную его жизнь.
Вообще, похоже, что хорваты, разогнав в разные периоды своей истории сербов, цыган и евреев, обнаружили, что воинственность и пыл у них никуда не делись, а врагов не осталось. И тогда со всей страстью они занялись котами.
Теперь, когда Хорватия собралась в объединенную Европу, мне страшно за котов Старого Света. Трепещите, коты Германии и Франции! Мне жаль утративших конкистадорский дух котов Испании. Коты Греции! — вы вовремя решили выйти из Евросоюза: нищество и гонения будут вашим уделом, когда в него вступит Хорватия. Коты Израиля! Вы готовы принять новых эмигрантов? Хотя бы по маме?
Слова мои — слова скорби и боли — не обращены разве что к котам Канады: те давно принимают лишь котов Украины, а украинский кот практически не нуждается в защите мирового сообщества. Видели ли вы украинского кота? Знаете ли вы его так, как я его знаю? Это вам не какое-то лопоухое британское ничтожество! Это мощное, свирепое, неуправляемое животное, взрощенное на стыренных им из клуни сале и варениках.
Это символ продовольственной незалежности Украины. Запущенный сапогом хозяина, он легко долетает до середины Днепра, но всегда возвращается обратно. И толстая морда его обязательно будет застревать в глечике, куда он привычно суётся, стоит нерадивой хозяйке оставить глечик без присмотра.
Вы слышали о Трипольской культуре? Помните, сколько разбитой керамики там найдено? — так вот, вся она была перебита им в поисках сливок. Он выл и дрался ещё под Жёлтыми Водами. Он выдержал Чигиринскую осаду и пережил строительство узкоколейки до Боярки. На него все мои надежды. Именно с него начнётся возрождение котов Европы.
…Лёха уверял, что на территории Хорватии мы не раз столкнёмся с проявлениями мелкопоместного фашизма. Что до Кляксы, то она была защищена экстерриториальностью нашей лодки, шедшей под флагом штата Дэлавер. За Кляксу мы не переживали. Госдеп был на её стороне, авианосцы седьмого флота охраняли её покой.
А вот с людьми всё оказалось сложнее. Например, на острове Млет есть ресторан Maran, хозяин которого до такой степени ненавидит русских за их помощь сербам, что просто отказывается обслуживать команды лодок, если понимает, что там могут быть представители России.
Идя от Превлака до Цавтата — то есть, до момента получения штампов в паспортах — мы даже не могли искупаться, несмотря на дикую жару. Потому, что, нарвавшись на любой пограничный хорватский катер, рисковали оказаться в положении нарушителей границы.
В самом Цавтате Сашка с Дашкой, измученные пятичасовым переходом, качкой и жарой, сошли с лодки и упали на причал. Он хотя бы не раскачивался. Но тут рядом с бортом вынырнула круглая стриженная голова, которая сообщила, что девочки этим поступком уже нарушили границу.
— Твою мать! — вырвалось у меня. — А ты хоть кто?
— Я — капитан порта! — гордо произнесла голова.
— Я ж говорю — фашисты, — сказал Лёха.
— А как отличить, кто из них фашист, а кто нет? — спросил я у Лёхи.
— Очень просто, — сказал капитан Королёв, — видишь хорвата, мысленно надеваешь на его голову фашистскую каску. Если каска ему идёт — значит, точно фашист. Не ошибёшься!
Я сунулся за борт. Мохнатым мячиком колыхалась на волне голова капитана порта. Я мысленно нахлобучил ему на голову каску. Словно, что-то почуяв, капитан поднял на меня глаза и наши взгляды встретились. «Фашист!» — изумился я и помчался к транцу.
На берегу, на лавке, сидели два мужика. Я надел на них каски. На меня угрюмо посмотрели два эсэсовца. Даже в трусах и касках они смотрелись грозно.
«Офигеть!» — поразился я и, усевшись на кринолине, стал надевать каски на всех подряд.
Фашисты шли нескончаемой чередой. Фашисты с пляжными сумками, фашисты с парасольками, эсэсовцы в цветастых шортах, гитлер-югенд в панамках, гестаповки в парео и миниюбках, члены НСДАП с 33-го года во вьетнамках, малолетние нацистские преступники со сладкой ватой и чупа-чупсами, гитлеровские недобитки с палками, костылями и инвалидными колясками, целые зондер-команды в рубашках «Ямайка», простые коллаборационисты и предатели — фашисты, фашисты, фашисты! И все в касках.
Заподозрив неладное, я нахлобучил каску на Лёху — фашист! Сбегал вниз, к зеркалу, приладил каску на себя, глянул — тоже фашист! Даже прямо садист какой-то.
«Хватит! — сказал я сам себе. — А то так тебе и Клякса покажется слепым немецким снайпером!»
Проставив в паспортах пересечение границы, мы собрались и пошли гулять по Цавтату. Мы шли по его длинной, заросшей пиниями аллее, ведущей вокруг горы.
Один за другим с зажженными огнями грохотали над нами самолеты, снижавшиеся в сторону Дубровника. Оглушающе орали цикады. Густой, слоистый запах разогретой за день хвои, смешанный с запахами моря, толкал в грудь и останавливал. Через этот запах приходилось продираться и чем скорее ты шёл, тем больше его вливалось в тебя.
Долгий безостановочный переход от Зеленика к Цавтату, жгучее солнце и качка сделали своё дело.
— А Антоха завтра не жилец, — как знаток оценил Лёха цвет Антошкиной спины.
Санька с Антоном, сгоревшие, укачавшиеся, едва стоящие на ногах, отказались от ужина и вернулись на борт. Дашка держалась. Это было уже её второе плавание по Адриатике.
***
Хорватия сразу поразила ценами. Естественно, это не Италия. Но после Монтенегро, где 120 евро за ужин на семерых с вином, пивом и сливовицей считается многовато, хорватское увеличение цены вдвое показалось полной дикостью. Все официанты, словно сговорившись, разом надели припрятанные до поры каски.
К тому ж, я говорил, что к русским отношение сложное. А тут мы, во-первых, разговаривали по-русски, а Лёха, хоть и умеет хорошо говорить на хорватском — тягуче, нараспев — тем не менее, постоянно «палился» на элементарной лексике. То скажет «рыбля чорба» вместо «рыбля юха», то вообще ляпнет черногорское «приятно». Это в Монтенегро на каждом шагу слышишь «приятно» в ответ на сказанное тобой.
В Хорватии так не принято. Я так думаю, хорватам вообще всё неприятно и они этого даже не скрывают. Поэтому Лёху расшифровывали сразу.
По счастью, он отлично знает, в какие рестораны ходить можно, а в какие — не стоит. Он помнит хозяев по именам и они его помнят. Впрочем, на ценах это почти не сказывается: жизнь в Хорватии обещает становиться только дороже, страна рвётся в Евросоюз и ждёт, когда национальная куна сменится на евро.
Черногорцы поступили проще. Ни в какой Шенген не лезут, а национальная валюта — евро. И вот что хотите с нами, то и делайте! То есть, пошли все на хрен.
По поводу того, что с шенгенскими визами поток русских сократится, хорваты совсем не переживают. На их век хватит немцев с австрийцами да итальянцев. Немецких и итальянских лодок и сейчас полно в любой марине, на любой якорной стоянке, в любом порту и у любого острова.
…Мы шли на север Млета к Полаче. Юная часть команды уже прикачалась, их перестало мутить, они спокойно спали по ночам в своих каютах и перестали обращать внимание на легкую волну, колыхавшую лодку.
Антоха, ко всеобщему изумлению, на следующее утро после явно случившегося с ним теплового удара совершенно ожил. Теперь он учился вязать морские узлы и деловито перекладывал кранцы с места на место.
Клякса, окончательно освоившаяся на лодке, шныряла под ногами и сходила с ума от жары. Мы-то время от времени прыгали за борт и хоть как-то освежались, а бедный зверёк просто обалдевал в своей чёрной шкурке. Наконец, бросив якорь во фьорде, ведущем в глубину бухты Полаче, мы решились выкупать не только себя, но и котёнка.
— Жалко! — сказал я, глядя на то, как вынутая из моря мокрая Клякса дрыгает лапами и тычется во все углы, пытаясь от нас скрыться.
— Жалко, — согласился Лёха, — сами фашистами становимся потихоньку, слепых котят пытаем, негодяи такие…
Клякса внимательно прислушивалась к нашему разговору, продолжая дрыгаться. Брызги летели с неё во все стороны. Она пыталась хоть как-то пригладить взъерошенную шерсть лапой и с раздражением понимала, что это не получается.
Но всё происходило молча. Клякса ни разу даже не мяукнула. Занималась собой тихо, хотя все её мучители были рядом. И я подумал, что, наверное, чтоб мяукать, надо обязательно видеть того, на кого мяукаешь. А так — и толку нет, и ошибиться недолго.
Непонятно только, почему я сам за всю жизнь не смог додуматься до того, что в Монтенегро известно даже слепым котятам…
…to be finished…
PHIL SUZEMKA
Phil Suzemka:
Границу мы закрыли в Зеленике, неподалеку от Герцег-Нови. На причал вышел таможенник, сверил нас всех по паспортам. Капитан Королёв выглядел насупленным, а таможенник — пристрастным. Когда мы отчалили, Лёха сказал:
— Это он такой дотошный потому, что я ему пива не дал. Я его давно знаю. Вечно приходит и спрашивает: «Холодненького ничего нет?» Я ему однажды мороженое вместо пива предложил. Вот он обиделся тогда!
— Ты — зверь! — сказал я.
— Мне тренироваться надо, — объяснил Лёха, — мы с тобой сейчас к фашистам идём. В самое логово.
— К каким еще фашистам? — заинтересовался я.
— Придём — сам увидишь, — сказал капитан Королёв.
…Пройдя между фортом Мамула и фортом Превлака, мы обошли мыс и снова оказались в открытой Адриатике, но на этот раз — в территориальных водах Хорватии. Отражаясь от зеркальной поверхности моря солнце сжигало всех, кто находился на палубе. Ветра не было. Мы шли на моторе.
— Лёх, давай ляжем в дрейф и искупаемся, — предложил я.
— Нельзя, — отрезал Лёха. — Теперь совсем нельзя: тут фашисты. Они нас точно расстреляют.
…Хорваты, по мысли Лёхи, всегда были и всегда будут неисправимыми усташами. И кого им «поглавником» не ставь, — один хрен, это всегда будет какой-нибудь Анте Павелич, от которого что сербам, что русским добра можно не ждать.
Но, вот уж кому совсем хреново в Хорватии, так это, по моим наблюдениям, — кошкам и котам.
Например, в той же Словении все коты холёные, откормленные, наглые, дорогу не уступают, спят где хотят, орут когда вздумается. Нигде не работают. Мышь знают только компьютерную. Рыбу требуют исключительно свежую, вечернего улова, чищенную.
И при этом им удалось развить у словенцев еще и какой-то комплекс зоо-неполноценности — «Ой, мы кота недокормили!»
Кот Монтенегро, судьбой удаленный от Евросоюза, уже не такой бестолковый и жирный, как евро-кот Словении. Он не настолько развращен мнимыми демократическими ценностями.
Великá патриотическая составляющая его поведения: он легко может вцепиться в ухо какому-нибудь албанскому фундаменталисту из соседней харчевни. Но в душе он интернационалист и терпимо относится к котам разных цветов.
В целом, черногорский кот — собранный, вдумчивый, стремительный, развитый и социально ответственный гражданин. Его бизнес — охота и собирательство.
Коты Черногории активно участвуют в общественной жизни. На ведущих помойках страны они объединены в промысловые артели по территориальному признаку. Их социальное расслоение крайне незначительно.
Лишённые религиозных предрассудков, они, тем не менее, стараются понапрасну не переходить границ мусульманской Албании, великолепно понимая, что просвещенному коту лучше жить в светском государстве.
Их кошки образованы, милы и целомудренны. Их дети воспитаны, всегда хорошо вылизаны и скрытны.
Высокий культурный уровень котов Черногории, их хоровое пение, а, особенно, мартовские певческие фестивали широко известны как в стране, так и за её пределами, судя по тому, как орут на них на разных языках туристы из окон гостиниц.
Кот на пространствах от Ульциня до Котора, конечно, может получить по морде от кого угодно, но только за дело. Можно сказать, — по решению суда. Будущее черногорских котов — светло и прекрасно. Они уверенно смотрят вперед, вбок и назад.
…Иное дело — жизнь кота в Хорватии. Повсеместно, от Ровиня до Дубровника, он являет собой жалкое, ободранное, пугливое существо, вечно преследуемое государством и гонимое отдельными физическими лицами.
По нескольку раз в день он подвержен внесудебным расправам. Его репрессируют, обвиняя в экономических преступлениях и посягательстве на частную продовольственную собственность.
Положение кота в Хорватии я бы сравнил с положением христианина времён Нерона. Жизнь хорватского кота едва ли лучше и безопаснее жизни члена катакомбной церкви. Количество их мучеников давно превысило количество христианских святых. Ни один из котов республики при этом до сих пор не канонизирован.
Изгои на собственной земле, они, в отличие от котов Монтенегро, слишком разобщены, совершенно необразованы, крайне грязны и весьма облезлы. Сметану в последний раз они видели ещё при Анжуйской династии. Мяса они не знали даже при Тито.
По внешнему их виду у меня сложилось впечатление, что всякий хорват, встретив всякого кота, полагает своим долгом догнать животное и осложнить ему и без того беспросветную его жизнь.
Вообще, похоже, что хорваты, разогнав в разные периоды своей истории сербов, цыган и евреев, обнаружили, что воинственность и пыл у них никуда не делись, а врагов не осталось. И тогда со всей страстью они занялись котами.
Теперь, когда Хорватия собралась в объединенную Европу, мне страшно за котов Старого Света. Трепещите, коты Германии и Франции! Мне жаль утративших конкистадорский дух котов Испании. Коты Греции! — вы вовремя решили выйти из Евросоюза: нищество и гонения будут вашим уделом, когда в него вступит Хорватия. Коты Израиля! Вы готовы принять новых эмигрантов? Хотя бы по маме?
Слова мои — слова скорби и боли — не обращены разве что к котам Канады: те давно принимают лишь котов Украины, а украинский кот практически не нуждается в защите мирового сообщества. Видели ли вы украинского кота? Знаете ли вы его так, как я его знаю? Это вам не какое-то лопоухое британское ничтожество! Это мощное, свирепое, неуправляемое животное, взрощенное на стыренных им из клуни сале и варениках.
Это символ продовольственной незалежности Украины. Запущенный сапогом хозяина, он легко долетает до середины Днепра, но всегда возвращается обратно. И толстая морда его обязательно будет застревать в глечике, куда он привычно суётся, стоит нерадивой хозяйке оставить глечик без присмотра.
Вы слышали о Трипольской культуре? Помните, сколько разбитой керамики там найдено? — так вот, вся она была перебита им в поисках сливок. Он выл и дрался ещё под Жёлтыми Водами. Он выдержал Чигиринскую осаду и пережил строительство узкоколейки до Боярки. На него все мои надежды. Именно с него начнётся возрождение котов Европы.
…Лёха уверял, что на территории Хорватии мы не раз столкнёмся с проявлениями мелкопоместного фашизма. Что до Кляксы, то она была защищена экстерриториальностью нашей лодки, шедшей под флагом штата Дэлавер. За Кляксу мы не переживали. Госдеп был на её стороне, авианосцы седьмого флота охраняли её покой.
А вот с людьми всё оказалось сложнее. Например, на острове Млет есть ресторан Maran, хозяин которого до такой степени ненавидит русских за их помощь сербам, что просто отказывается обслуживать команды лодок, если понимает, что там могут быть представители России.
Идя от Превлака до Цавтата — то есть, до момента получения штампов в паспортах — мы даже не могли искупаться, несмотря на дикую жару. Потому, что, нарвавшись на любой пограничный хорватский катер, рисковали оказаться в положении нарушителей границы.
В самом Цавтате Сашка с Дашкой, измученные пятичасовым переходом, качкой и жарой, сошли с лодки и упали на причал. Он хотя бы не раскачивался. Но тут рядом с бортом вынырнула круглая стриженная голова, которая сообщила, что девочки этим поступком уже нарушили границу.
— Твою мать! — вырвалось у меня. — А ты хоть кто?
— Я — капитан порта! — гордо произнесла голова.
— Я ж говорю — фашисты, — сказал Лёха.
— А как отличить, кто из них фашист, а кто нет? — спросил я у Лёхи.
— Очень просто, — сказал капитан Королёв, — видишь хорвата, мысленно надеваешь на его голову фашистскую каску. Если каска ему идёт — значит, точно фашист. Не ошибёшься!
Я сунулся за борт. Мохнатым мячиком колыхалась на волне голова капитана порта. Я мысленно нахлобучил ему на голову каску. Словно, что-то почуяв, капитан поднял на меня глаза и наши взгляды встретились. «Фашист!» — изумился я и помчался к транцу.
На берегу, на лавке, сидели два мужика. Я надел на них каски. На меня угрюмо посмотрели два эсэсовца. Даже в трусах и касках они смотрелись грозно.
«Офигеть!» — поразился я и, усевшись на кринолине, стал надевать каски на всех подряд.
Фашисты шли нескончаемой чередой. Фашисты с пляжными сумками, фашисты с парасольками, эсэсовцы в цветастых шортах, гитлер-югенд в панамках, гестаповки в парео и миниюбках, члены НСДАП с 33-го года во вьетнамках, малолетние нацистские преступники со сладкой ватой и чупа-чупсами, гитлеровские недобитки с палками, костылями и инвалидными колясками, целые зондер-команды в рубашках «Ямайка», простые коллаборационисты и предатели — фашисты, фашисты, фашисты! И все в касках.
Заподозрив неладное, я нахлобучил каску на Лёху — фашист! Сбегал вниз, к зеркалу, приладил каску на себя, глянул — тоже фашист! Даже прямо садист какой-то.
«Хватит! — сказал я сам себе. — А то так тебе и Клякса покажется слепым немецким снайпером!»
Проставив в паспортах пересечение границы, мы собрались и пошли гулять по Цавтату. Мы шли по его длинной, заросшей пиниями аллее, ведущей вокруг горы.
Один за другим с зажженными огнями грохотали над нами самолеты, снижавшиеся в сторону Дубровника. Оглушающе орали цикады. Густой, слоистый запах разогретой за день хвои, смешанный с запахами моря, толкал в грудь и останавливал. Через этот запах приходилось продираться и чем скорее ты шёл, тем больше его вливалось в тебя.
Долгий безостановочный переход от Зеленика к Цавтату, жгучее солнце и качка сделали своё дело.
— А Антоха завтра не жилец, — как знаток оценил Лёха цвет Антошкиной спины.
Санька с Антоном, сгоревшие, укачавшиеся, едва стоящие на ногах, отказались от ужина и вернулись на борт. Дашка держалась. Это было уже её второе плавание по Адриатике.
Хорватия сразу поразила ценами. Естественно, это не Италия. Но после Монтенегро, где 120 евро за ужин на семерых с вином, пивом и сливовицей считается многовато, хорватское увеличение цены вдвое показалось полной дикостью. Все официанты, словно сговорившись, разом надели припрятанные до поры каски.
К тому ж, я говорил, что к русским отношение сложное. А тут мы, во-первых, разговаривали по-русски, а Лёха, хоть и умеет хорошо говорить на хорватском — тягуче, нараспев — тем не менее, постоянно «палился» на элементарной лексике. То скажет «рыбля чорба» вместо «рыбля юха», то вообще ляпнет черногорское «приятно». Это в Монтенегро на каждом шагу слышишь «приятно» в ответ на сказанное тобой.
В Хорватии так не принято. Я так думаю, хорватам вообще всё неприятно и они этого даже не скрывают. Поэтому Лёху расшифровывали сразу.
По счастью, он отлично знает, в какие рестораны ходить можно, а в какие — не стоит. Он помнит хозяев по именам и они его помнят. Впрочем, на ценах это почти не сказывается: жизнь в Хорватии обещает становиться только дороже, страна рвётся в Евросоюз и ждёт, когда национальная куна сменится на евро.
Черногорцы поступили проще. Ни в какой Шенген не лезут, а национальная валюта — евро. И вот что хотите с нами, то и делайте! То есть, пошли все на хрен.
По поводу того, что с шенгенскими визами поток русских сократится, хорваты совсем не переживают. На их век хватит немцев с австрийцами да итальянцев. Немецких и итальянских лодок и сейчас полно в любой марине, на любой якорной стоянке, в любом порту и у любого острова.
…Мы шли на север Млета к Полаче. Юная часть команды уже прикачалась, их перестало мутить, они спокойно спали по ночам в своих каютах и перестали обращать внимание на легкую волну, колыхавшую лодку.
Антоха, ко всеобщему изумлению, на следующее утро после явно случившегося с ним теплового удара совершенно ожил. Теперь он учился вязать морские узлы и деловито перекладывал кранцы с места на место.
Клякса, окончательно освоившаяся на лодке, шныряла под ногами и сходила с ума от жары. Мы-то время от времени прыгали за борт и хоть как-то освежались, а бедный зверёк просто обалдевал в своей чёрной шкурке. Наконец, бросив якорь во фьорде, ведущем в глубину бухты Полаче, мы решились выкупать не только себя, но и котёнка.
— Жалко! — сказал я, глядя на то, как вынутая из моря мокрая Клякса дрыгает лапами и тычется во все углы, пытаясь от нас скрыться.
— Жалко, — согласился Лёха, — сами фашистами становимся потихоньку, слепых котят пытаем, негодяи такие…
Клякса внимательно прислушивалась к нашему разговору, продолжая дрыгаться. Брызги летели с неё во все стороны. Она пыталась хоть как-то пригладить взъерошенную шерсть лапой и с раздражением понимала, что это не получается.
Но всё происходило молча. Клякса ни разу даже не мяукнула. Занималась собой тихо, хотя все её мучители были рядом. И я подумал, что, наверное, чтоб мяукать, надо обязательно видеть того, на кого мяукаешь. А так — и толку нет, и ошибиться недолго.
Непонятно только, почему я сам за всю жизнь не смог додуматься до того, что в Монтенегро известно даже слепым котятам…