«Это состояние умов на грани катастрофы…»

Сокрушительное название этой картины – «Нелюбовь» — полностью себя оправдывает.

Причем чаще всего эта самая нелюбовь приправлена изрядной долей ненависти, истерической злобы, отвращения – вплоть до физиологического отторжения.

Женя и Борис, заурядная российская пара, обыватели, находятся в состоянии развода, на самом, так сказать, его пике: в самом начале фильма их посещает другая пара в компании с риэлтором, квартира выставлена на продажу, а супруги так и кипят тихой ненавистью.

В российском прокате мат запикан, но многоопытный зритель по движениям губ понимает, что Борис говорит жене, как она его за..ла, жена отвечает тем же: типа пошел ты нах.

В общем, оптимистическое начало, ничего не скажешь. И верный себе Звягинцев это состояние всеобщей тотальной ненависти, раздражения, нелюбви впоследствии не развеет, как сделал бы другой автор, более коммерческой направленности, а наоборот, усилит и углубит, шокируя зрителя.

Зритель (я смотрела в обычном кинотеатре) был и правда шокирован: правда, никто не ушел, честно досмотрели и честно несли ахинею (на выходе я слышала разговоры).

Ахинея, впрочем, была в своем роде трогательной: неужели (вопрошала одна дама) все так беспросветно?

Да, беспросветно: возможно, даже хуже, чем показано в этом фильме, апокалиптичнее, безнадежнее, кромешнее.

И показать это состояние умов на грани катастрофы, прежде всего – гуманитарной, сейчас под силу разве что Звягинцеву. Он действительно умеет препарировать наши реалии, он, и никто другой, понимает Россию, чувствует ее подспудные токи, ее тайный ужас, разлитый в самом воздухе нашей «великой родины».

Он, помимо того, что социолог, еще и метафизик.

Причем состояние скорбного бесчувствия, в котором мы сейчас все пребываем, достигается автором не суммой отработанных приемов, а внутренним чувством, диктующим именно этот ракурс, а не другой, именно этот монтажный переход, этот взгляд камеры – взгляд стороннего наблюдателя, антрополога, физиолога, психолога.

«Нелюбовь» — многослойная картина, история семейных неурядиц перерастает в триллер: вторая ее половина посвящена поискам пропавшего мальчика, подслушавшего разговор родителей, отказавшихся от ребенка.

По ходу дела выясняется, что Женя родила Лешу случайно, мужа никогда не любила, и вышла за него, чтобы уйти от невыносимой матери. Так сказать, «по залёту». И Женя, и Борис при этом совершенно спокойно рассуждают, что лучше бы она сделала аборт: хорошо еще, что мальчик этого не слышит.

Зато, как уже говорилось, он слышал, что от него хотят избавиться, отправив в интернат…

Беспощадный Звягинцев покажет нам и мамашу – типичную для наших широт фрустрированную злобную фурию, ненавидящую собственную дочь и совершенно равнодушную к внуку. Перед нами, таким образом, иллюстрация семейного, как говорят психологи, сценария; дородовая травма, чьи корни, вероятно, восходят и дальше. В историческую, так сказать, перспективу. Ибо это не просто некая мамаша, но мамаша архетипическая, а шире — травмированная Россия. Безлюбая, истеричная, развинченная, деструктурированная, лишенная основ, взамен которым нам предлагают паллиативы – идею национальной исключительности, внешнюю агрессию и религиозное мление.

Интересно, что именно в этой картине Звягинцев достиг максимального баланса между социальной драмой и антропологическим исследованием, при этом придав ему форму триллера.

Невероятно: такой точной работы, где частный семейный кошмар был бы вписан в социальную структуру – всеобщего ханжества и цинизма – давно не было. Возможно, не было никогда: по крайней мере в России.

Правда, есть здесь и «положительный» коллективный герой: поскольку государство устраняется, не выполняя свои прямые обязанности, отказывается искать мальчика, за дело берутся волонтеры. То есть, я так понимаю, Звягинцев уповает на силу взаимопомощи, на гражданское общество — пока, правда, еще очень слабое.

Как ни странно, в этом, в частности, и состоит трагедия — а фильм сделан в этом редком жанре – в очевидной слабости гражданских инициатив, взваливших на себя непосильный груз.

В финале Женя, оторвавшись от телевизора, где Киселев предрекает Украине полную гибель (дело происходит сразу после вторжения, 2014 год) выходит на балкон и бежит по тренажерной дорожке.

Это бег на месте в толстовке с надписью RUSSIA –образ пусть и прямолинейный, но снайперски точный: вечное топтание на одном месте, хождение по кругу.