То, что описано ниже, в действительности произошло в конце восьмидесятых, в одном из московских кинотеатров, где мне довелось работать переводчиком. Имена и фамилии действующих лиц — подлинные, изменено лишь название кинотеатра. После того, как приведенная ниже история благополучно закончилась для всех ее участников, Людмила Негодяева уволилась из кинотеатра по собственному желанию.
За Танькой Швырялкиной дуровоз приехал. Танька ела хлеб, обмакнутый в водку, и рвала билеты. Говорили, будто санитары ловили Таньку смирительной рубашкой как бреднем. Ерунда! — Танька ела хлеб, обмакнутый в водку, и рвала пополам билеты, а на крыльце навзрыд плакала Люда Негодяева.
Санитары вылезли из своего дуровоза, как две крысы из трубы. Они вытягивали немытые шеи и привычно рыскали взглядом по сторонам.
— Собаки, не люди! — неожиданно сказала Негодяева.
— Швырялкина? — спросили санитары.
— Не-го-дя-е-ева! — залилась Люда еще горше.
Швырялкина вдумчиво подлила в мисочку водки и порвала пополам еще два билета. Из аппаратной вышел дрожащий Павел Борисович и визгливо крикнул:
— Полюбуйтесь на это безобразие!
Санитары вытянули в его сторону немытые шеи.
— Горе мне! — кричал Павел Борисович.
Павел Борисович знал что кричал. В аппаратной лежал Трышков. Лента кончилась. Кассета вращалась и била его концом ленты по попе.
— Вставай! — взвизгнул Павел Борисович.
— Семь! — произнес Трышков.
— Что?
— Семь, — повторил механик, — восемь… девять… Всё. Нокаут!
Павел Борисович, причитая, побежал вниз:
— Швырялкина! Перестань хоть билеты рвать!
Люда вытерла сопли и застенчиво улыбнулась санитарам.
— Заходите в зал, — пригласила Люда.
Санитары, гремя обувью, вошли.
В зале, прямо на креслах, лежала трехметровая люстра, валялись бутылки, а в раздавленных лампочках спал Петька. Рядом с Петькой сидело четыре бомжа. Было без пяти девять.
— Греетесь? — взвизгнул Павел Борисович, глядя на бомжей. — В лохмотьях сидите?! Отбросы кушаете?!
В зале было холодно. Бомжи поплотнее завернулись в лохмотья и съели по отбросу.
— А!!! — заорал Павел Борисович, тыча в одного бомжа пальцем и сатанински хохоча. — Миллионный зритель! Миллионный зритель! Помню, помню, не уйдёшь! Рыбу ему подарили! Цветы купили! Ух!
Павел Борисович сел в ящик с лампочками и заплакал. Лампочки под Павлом Борисовичем глухо чавкнули, как яйца под неопытной курицей. Санитары поёжились и вышли. Миллионный бомж бесчувственно посмотрел на Павла Борисовича. Три другие бомжа посмотрели на миллионного.
— Рыбу я съел, — сказал бомж, — а цветы какой-то бабе продал.
— Мне! — зарыдала сзади Люда Негодяева. — О, господи! Да провалитесь ж вы все пропадом!
Она пнула ногой Петьку.
— Спишь, да?! Спишь, пёс! Как комплимент говорить, так он не спал. Какой комплимент придумал, гад! Я цветы у бомжа купила! Хотела, чтоб праздник, как у людей!
Она немножко подумала и с пафосом сказала:
— Встань, дурак, когда с тобой Негодяева разговаривает!
В зал опять вошли санитары.
— Встань, говорю! — пылко повторила Люда.
Петька спал. Павел Борисович брезгливо выгребал из-под себя какую-то скорлупу. Миллионный бомж смотрел на них уже как на родных. А Петька спал.
— Ну, всё! — сказала Люда.
Она подхватила с пола целую лампочку и треснула ею Петьку по лбу.
— Ты чё! — подскочил Петька. — Чё швыряешься?!
Люда подхватила ещё одну лампочку и опять треснула ею Петьку по лбу. Лысая башка Петьки была облеплена блестящими осколками, будто глобус на школьной дискотеке. Петьку можно было на ёлку вешать.
— Швыряется!!! — в ужасе заорал Петька. — Швыряется!!!
В общем-то, это самое слово и погубило Негодяеву. Санитары прыткой иноходью подбежали к Люде и, когда Петька еще раз получил по лбу лампочкой, которую Люда добыла из-под Павла Борисовича, один санитар сказал другому:
— Лови её, дуру такую!
Павел Борисович, не веря глазам, поглядел со своего насеста на Люду, которую окучивали санитары, и прошептал, скрипя лампочками:
— Какой ужас! Уборщица сошла с ума!
А ещё через минуту дуровоз унёс плотно упакованную Люду Негодяеву в прекрасные дали. Петька соскрёб украшения с лысины и пошел будить Трышкова.
— Не рой яму другому, — подвела итог бурному утру Швырялкина.
— Швырялкина, — устало произнес Павел Борисович, — перестань билеты рвать, мне от этого звука проклятого зубы сводит.
Он огляделся. Вокруг лежали битые лампочки, валялась перевёрнутая люстра, чавкали отбросами бомжи.
— Ужас, — повторил Павел Борисович. — Ужас какая грязь. А Люду увезли.
…Утром не могли найти Трышкова.
— Уволю! — стенал Павел Борисович. — Он же так до вечера может не прийти!
Швырялкина с Петькой согласно кивали головами.
— Не придёт! — визжал Павел Борисович. — Вот не придёт и всё! И что я тогда миллионному зрителю покажу? — Негодяеву?!
Он посмотрел на Негодяеву.
— Тебя, что ли, цветами обложить да миллионному зрителю отдать, да? Так, что ли? Яблоня ты наша в цвету!
Люда попятилась, волоча за собой швабру.
— Где Трышков?! — снова завопил Павел Борисович, но тут взгляд его неожиданно упал на Швырялкину.
— Швырялкина, — на редкость спокойно спросил Павел Борисович. — Ты где опять билеты нашла? Чего ты их рвёшь все время! Зрителей же никаких нету!
Из аппаратной вышел Трышков.
— Вот он! — подскочил Павел Борисович. — Швырялкина, подожди билеты рвать! Слушай, Трышков… Петя, отбери у неё билеты. Слушай, Трышков, моё терпение лопнуло! Всё! Пишешь заявление о переходе в другой кинотеатр. Хватит! Иди сюда! Ты где был? Где ты был, я тебя спрашиваю?
— Спал — где был? — удивился Трышков. — С вечера ещё.
— Всё! — всхлипнул Павел Борисович. — В гроб загоняют. Сил моих никаких нет!
Он снова успокоился и ткнул пальцем в сторону аппаратной.
— Пошли теперь давай!
Вихляя толстенькими бедрами, он побежал наверх. За ним пошел Трышков, за Трышковым — Петька, за Петькой — Швырялкина. Последней, опасливо волоча швабру и боясь, как бы её, обложенную цветами, не отдали миллионному зрителю, в аппаратную протиснулась Люда Негодяева.
Павел Борисович стоял у стола, опираясь на него рукой.
— Садись, Трышков.
Трышков сел.
— Пиши!
Трышков пугливо взял ручку и листок:
— Заявление писать?
Павел Борисович нервно хохотнул и погрозил Трышкову пальцем.
— Ишь ты! — мстительно сказал Павел Борисович.
— Ну, не-е-ет! — злобно протянул Павел Борисович.
— Не выйдет! — рявкнул Павел Борисович. — Какое теперь тебе заявление?! Не-ет! Теперь прика-а-аз.
Он с ненавистью оглядел всю компанию и ткнул в листок:
— Приказ. Пиши: Приказ. Написал? Так! За эгоизм и разгильдяйство… Чего остановился? За э-го-изм… Чего не пишешь? Испугался, да? А! — испугался!
Трышков положил ручку.
— Павел Борисович, а как буква «Э» пишется?
— Издеваешься?! — взвился Павел Борисович. — В гроб вогнать хочешь?!
— Какой гроб! — не выдержал Трышков. — Букву я эту забыл!
— Врёшь!
— Забыл!
— Врёшь!
— Сами покажите, тогда напишу.
— Дай ручку!
— Нате!
Павел Борисович взялся за ручку, сунулся к листку, потом засопел, потом покраснел, потом поднял глаза к потолку и вдруг в сердцах кинул ручку на стол.
— Швырялкина, а ну ты напиши!
Люда Негодяева на всякий случай вышла за дверь.
— А! — обрадовался Трышков. — Забыли, забыли!
— До инфаркта доведёте! Ну, забыл.
— Ага! А я вообще не знал! Чё смотрите?! Не знал и всё! А чего я пишу? А чего мне тут писать? Где… Сейчас. А, вот! Читайте!
— Что?
— Читайте! Вот. «…Дирекции кинотеатра «МИР». Ди-рек-ции. Вот, видите? Вот! «МИР», видите? — «МИР».«Дирекции кинотеатра «МИР» от киномеханика Трышкова А. Заявление». За-яв-ле-ние! Так! Вот:«…прошу предоставить мне очередной оплачиваемый отпуск. Подпись: Трышков». А? Что, съели? Ну и где тут эта буква? Был бы кинотеатр «МЭР», может, знал бы. А то — «МИР». Или — «мэханик»…
— Что ты мне тут мычишь?! — не выдержал Павел Борисович. Ты мне на нервы действуешь!
— Очэрэдной…
— Не мычи, тебе говорят! Всё! Хватит, я тебе сказал!
***
— Павел Борисович велел передать…
Трышков стоял, уперевшись ладонями в стол. Перед ним сидели Швырялкина с Петькой и стояла Негодяева.
— …велел передать, что по его данным, к нам сегодня должен прийти миллионный зритель. Правда, данные эти могут быть сильно завышены.
Он посмотрел на Швырялкину. Швырялкина убрала мисочку с водкой и вытерла крошки со рта.
— Сильно завышены, — ещё раз сказал Трышков. — Потому что считали по билетам, а билеты…
И он опять выразительно глянул на Швырялкину. Швырялкина покраснела.
— Слушай, Швырялкина, где ты, правда, билеты берёшь. И чё ты их рвёшь все время, а? До миллионного зрителя дорвалась уже…
— Не воспитывай! — сказала Швырялкина. — Эгоист! Если б кто-нибудь в кинотеатре знал, как эту букву писать, небось не командывал бы сейчас! Пьяница.
И она опять поставила к себе на колени мисочку с водкой.
— …В общем, — продолжил Трышков, — Павел Борисович дал деньги, чтоб цветы купить и подарок какой-нибудь. Предлагаю послать Негодяеву. Кто за?
Швырялкина с Петькой быстро подняли руки.
…Людмила Негодяева, толстая женщина низкого роста, сидела на стуле, одной рукой прижимая к бывшей в употреблении груди букет, счастливо улыбаясь и стыдливо прикрывая другой рукой рот, в котором пугающе торчали золотые зубы.
На голове у Негодяевой росли розовые волосы. Ярко-зелёные ресницы Негодяевой стукались друг об друга, когда Люда томно закрывала глаза, чтоб понюхать цветы. Нюхая цветы, Негодяева издавала такой звух, будто ела суп.
— Какое счастье, — сказал Трышков, — что у Люды Негодяевой сегодня день рождения.
Петька и Швырялкина посмотрели на Трышкова так, будто хотели, чтоб он им объяснил, какое именно это счастье.
— К сожалению, — продолжил Трышков, — мы поздно узнали об этом замечательном событии: уже после того, как Люда купила цветы миллионному зрителю.
Негодяева шумно понюхала букет.
Но, — заметил Трышков, — мы зато купили Люде подарок, я и Петя, мы купили ей рыбу.
Он широким жестом бросил на стол сверток и развернул газету.
— Великолепный толстолобик! — сказал Трышков. — Жирный, с икрой, с вот таким, я думаю, пузырём. В общем, бери, Люда, рыбу.
Негодяева взяла рыбу и понюхала её также, как и цветы. Трышков взял в руку стакан с водкой. Петька взял свой стакан. Швырялкина взяла мисочку.
— Швырялкина! — попросил Трышков.
Швырялкина с сожалением отлила в стакан водку из мисочки и чокнулась со всеми.
— Не имя красит человека, — почему-то сказал Трышков и посмотрел на рыбу, — я желаю тебе, Люда, быть такой же, как этот толстолобик!
Люда растерянно посмотрела на собравшихся.
— С пузырём? — удивился Петька.
— С икрой! — ехидно заметила Швырялкина. — Эгоист!
Трышков возмутился:
— Причем тут — с пузырём?! Посмотрите на рыбу. И посмотрите на Люду! Я желаю, чтоб она всегда была такая же…
— Вяленая, — съязвила Швырялкина.
Люда совсем расстроилась и перестала нюхать рыбу.
— Швырялкина, — строго сказал Трышков, — я тебе ещё раз повторяю: посмотри на Люду и посмотри на рыбу. Я хочу, чтоб наша Люда была всегда, как наша рыба, такая же крепкая, это… несгибаемая…
— Про запах скажи, — попросил Петька.
— Да про что не скажи — сила! Во всём. Одно название только — толстолобик!
Все посмотрели на Негодяеву. Негодяева посмотрела на всех.
— Хорошая голова, чего ты, — сказал Петька, поднимаясь. — Вот я теперь. Я тост знаю. Он вроде комплимент. Меня ему в милиции научили.
— Люда! — обратился он к Люде.
— Какая Люда? — раздался из двери визгливый голос Павла Борисовича. — Пьёте опять? Пьёте? Ну вот скажи, Трышков, ну ведь пьёте же, да?
Павел Борисович всплеснул ладошками и сам себе сообщил:
— Пьют! А про миллионного зрителя у них голова не болит!
— Мы цветы купили, — хмуро сообщил Трышков. — Негодяева, отдай цветы Павлу Борисовичу, у него голова болит.
Негодяева, сопя, протянула цветы Павлу Борисовичу.
— А подарок памятный? — потребовал Павел Борисович. — Где подарок, Трышков?
Люда прижала к груди рыбу.
— Ваш зритель, Павел Борисович, — заметил Трышков, — и от одних цветов опухнет.
— Перестань ерунду говорить! — злобно сказал Павел Борисович. — Мой не опухнет. Где подарок памятный?
— Люда, отдай ему и рыбу, — попросил Трышков. — Что это за напасть такая! Миллионный зритель откуда-то взялся. Жили-жили как люди, теперь рыбу кому-то отдавай!
…Петька с Трышковым решали кроссворд. Швырялкина ела свою водку. Негодяева в углу распускала зеленые нюни по розовым волосам.
— Девятнадцать лёжа: целебное растение, семь букв, — сказал Трышков.
— Конопля, — ответил Петька. — Мне в милиции говорили.
Швырялкина оторвалась от водки:
— Кто тебе, дураку, там такое говорил?
— А эти, — махнул рукой Петька, — волосатые. Мне и комплимент там сказали.
— В милиции?
— В милиции.
— Хрен знает что! — вздохнул Трышков. — В милиции комплименты говорят, Павел Борисович у Негодяевой рыбу отбирает. Живем, как на Марсе. Негодяева, перестань плакать!
— Бу-у-ду! — взвыла Люда.
— Ты, Трышков, плетёшь сам не знаешь что, — заметила Швырялкина. — Тебя послушать, так на этом твоем Марсе директора кинотеатров у женщин рыбу отнимают! Алкоголик.
Дверь хлопнула и на пороге появился растрепанный Павел Борисович:
— Все в сборе? Так! Пришёл миллионный. Сейчас все выходим и поздравляем. Смотрите мне! Петя, как занавес?
Петька пожал плечами:
— Да не поймёшь: то ничего, то заедает.
— Чёрт! Работнички! С ума с вами сойдёшь. Не дай бог!… Вот что: Швырялкина, поставь свою миску проклятую, иди на сцену. Негодяева! Чего ты ревёшь? Чего у тебя волосы розовые? Господи! в учреждении культуры — уборщица с розовыми волосами! Мальвина, блин! Негодяева, надевай платок и…
— Не буду!
— Надевай, сказал!
— Не буду! — крикнула Негодяева. — Не на Марсе!
Она снова заплакала. Павел Борисович всплеснул руками:
— У меня сейчас припадок с вами случится! Швырялкина! А у тебя хоть волосы нормальные?
— Пегие, — сказал Петька.
— Павел Борисович, — спросил Трышков, — вы нас что, стричь наладились?
— Трышков, не сходи с ума при мне, — спокойно сказал Павел Борисович. — Кто зрителю цветы дарить будет? Надо, чтоб женщина. А кто? Посмотри на Негодяеву! Все посмотрели на Негодяеву! Это нормально, чтоб человек с розовыми волосами ходил, я вас спрашиваю?! Петя!
— Я лысый, — поспешно сказал Петька.
— Я сам вижу, что лысый! — остервенело сказал Павел Борисович. — В общем, наденешь это…, ну это… ну как его…
— Платок, — подсказал Трышков.
— Трышков! Чёрт тебя побери! — завопил Павел Борисович. — Молчи, ради бога! Петя! Наденешь это…
Павел Борисович сжал кулачки и стиснул зубы.
— Кепку? — предположил Петька.
— Дурак! — окончательно расстроился Павел Борисович. — Это… Пиджак!!! Наденешь пиджак, выйдешь на сцену, подаришь зрителю цветы.
— Я?
— Ты.
— А что лысый, ничего?
— Ничего! Зато не лиловый, как эти…
Павел Борисович показал на Негодяеву и Швырялкину.
— Павел Борисович, — тихо попросила Негодяева, — можно мне? Я надену платок. Я ж не знала, что вы про цветы…
На сцене стояли: Павел Борисович с рыбой, Петька в кепке и пиджаке, и Негодяева с цветами. На голове у Негодяевой был оренбургский платок, скрывавший розовые негодяевы волосы.
Павел Борисович тихонько завывал:
— Швырялкина — сволочь! Не могли другого платка найти?
— Другого нету, — шёпотом оправдывался Петька.
— Да ты посмотри на неё — она ж на тифозную похожа. О, горе мне!
Люда Негодяева и впрямь была похожа на тифозную: плотно замотанный платок наезжал на брови, был обмотан вокруг шеи и завязан под подбородком.
— Товарищи! — обратился к залу Павел Борисович. — Сегодня в нашем кинотеатре знаменательный день! — к нам пришел миллионный зритель. Вот я записал место и ряд, на котором он сидит.
Павел Борисович переложил рыбу подмышку и полез в карман. Рыба качнулась под рукой Павла Борисовича и высунула из газеты свою тупую рожу.
— Прямо как Негодяева в платке, — заметила Трышкову Швырялкина.
— Четвёртый, товарищи, ряд, восемнадцатое место! — сообщил Павел Борисович залу.
В зале сидело человек пятнадцать зашедших погреться бомжей и две старухи восемнадцатого века c ридикюлями. Старухи сидели в первом ряду. На четвёртом никого не было.
— Четвёртый ря-а-ад! — гадливо улыбаясь и чуть не плача повторил Павел Борисович, с тоской оглядывая зал.
— Нету ж никого! — шепнул Петька.
— Сам вижу! — страдальческим тенором ответил Павел Борисович. — Что же, товарищи, кто это тут у нас из четвёртого ряда, а?
Бомжи заелозили.
— А! Вижу! — закричал Павел Борисович. — Вот товарищ что-то сказать хочет. Что же вы, товарищ?
Бомжи, сгрудившиеся в шестом ряду, тревожно забубнили.
— Начистят нам морды, Павел Борисович, — шёпотом предупредил Петька, — только зря рыбу потеряем.
— Товарищ Швырялкина! — звонко позвал Павел Борисович. — Проверьте у зрителей билеты.
— Кино давай! — крикнули бомжи.
Старухи впились глазами в рыбу. Павел Борисович засуетился:
— Минуточку, минуточку, товарищи зрители! Швырялкина!
Швырялкина второй раз приступила к любимому делу. Она шла по рядам, отбирая у бомжей клочки уже изорванных ею билетов, проверяя их и дорывая окончательно.
— Вот он! — зычно сообщила она, тыкая пальцем в одного из бомжей. — Четвёртый ряд, восемнадцатое место!
— Никуда не пойду! — заявил бомж. — Весь зал пустой и так.
— Перестаньте, товарищ! — льстиво сказал Павел Борисович. — Вы — наш миллионный зритель! Подойдите ко мне, будьте добры!
— Никуда не пойду, — повторил бомж. — С виду все вы добрые, а чуть что — в спецприемник и на сто первый километр.
— Подойди, дурак, — грубо сказала Швырялкина, — тебе ж лучше будет.
Павел Борисович готов был уже и бомжа убить и сам застрелиться.
— Ну что ж! — фальшивым голоском воскликнул Павел Борисович. — Если, так сказать, гора не пошла к Магомету…
Бомж недоверчиво посмотрел на Магомета. Павел Борисович, дробно стуча ножками, сбежал в зал и направился к бомжу. Негодяева на сцене продолжала нюхать цветы. Бомж встал.
— Да вы не бойтесь, не бойтесь, — ласково проговорил Павел Борисович, медленно приближаясь к шестому ряду.
Бомж испугался окончательно и, нахлобучив шапку, двинулся к выходу. Тут-то нервы у Павла Борисовича и сдали. Он бросил рыбу и заорал:
— Трышков, Петя, ловите его! Швырялкина, зал закрой!
— Не уйдёт! — крикнул Трышков, бросаясь наперерез бомжу.
В зале началось смятение. Бомж метался по залу, удирая от Трышкова. Петька то снимал, то надевал кепку. Павел Борисович стонал и топал ножкой всякий раз, когда бомжу удавалось вывернуться из-под самого носа Трышкова. Другие бомжи глухо негодовали. И только старухи как-то выпали у всех из поля зрения.
Наконец Трышкову удалось прижать бомжа в углу и, с помощью Петьки и Швырялкиной, нейтрализовать. Петька со Швырялкиной держали бомжа за лохмотья, Трышков — за руки. Павел Борисович, негодующе свистя, подбежал к бомжу.
— Только не бейте, — сказал бомж.
— Я тебе покажу — не бейте! — гневно замахнулся на него Павел Борисович. — Бегать вздумал! От нас не убежишь, брат!
Павел Борисович полыхал ненавистью и даже не мог придумать, чего б такого устроить для бомжа. В душе Павлу Борисовичу хотелось плюнуть ему в лицо, но тут Трышков спросил:
— А чё с ним делать-то теперь?
— В милицию его! В спецприемник! — запальчиво крикнул было Павел Борисович.
— На сто первый километр, собаку! — добавила Швырялкина.
— А цветы кому? — неожиданно и с какой-то тайной надеждой спросила со сцены Негодяева.
Павел Борисович опомнился.
— Странные вещи получаются, — нормальным голосом сказал Павел Борисович и заулыбался. — Вы нас, товарищ, не так поняли…
— А как тебя, татарина, понимать? — обиженно спросил бомж, вспомнив про Магомета.
— Ещё ругается! — буркнула Швырялкина.
Павлу Борисовичу, однако, удалось погасить внезапный приступ ненависти.
— Мы вас поздравляем, товарищ! — сказал Павел Борисович, ласковый, как китаец. — Мы дарим вам цветы. Девушка, подойдите, пожалуйста! — обратился он к Люде.
Размахивая букетом, Негодяева матросским шагом направилась к бомжу, постоянно поправляя пуховый платок. Она с сожалением протянула цветы бомжу и отвернулась.
— Не возьму я, — сказал бомж и горестно добавил: — Во влип!
— Бери, дурак, хуже будет! — недобро сказала Швырялкина.
— Берите, берите, ну что вы! — улыбался Павел Борисович. — И вот подарок ещё от нашего дружного коллектива.
Бомж недоверчиво оглядел плотное кольцо дружного коллектива и взял цветы. Негодяева всхлипнула.
— Перестань выть! — строго сказал Павел Борисович. — Цветы не твои, а его.
— А где рыба-то? — спросил Петька, отпуская бомжа.
— И старух нету, — растерянно сказал Трышков.
— Вон ваши старухи, — сказала Швырялкина, — за колонной рыбу делят.
— Держи их! — взвизгнул Павел Борисович. — И бомжа держите! О, господи!
Старухи уже успели открутить толстолобику голову и принялись отворачивать хвост.
— Безобразие! — заплакал Павел Борисович.
— Товарищ, не уходите! — умоляюще крикнул он бомжу. — Мы её у них живо отнимем. Петя, подержи товарища!
…Старухи недовольно ворчали и сморкались в ридикюли. Павел Борисович пламенно погрозил им пальцем. Искалеченную рыбу Трышков завернул в газету как была: с оторванной башкой и полусвернутым хвостом.
— Как сапера хороним, — сказал Петька.
Павел Борисович отобрал у них сверток и протянул его бомжу. В глазах Трышкова погасла последняя надежда.