«Чтобы не их – а они…»
10 февраля, 2021 6:19 пп
Андрей Мовчан
Андрей Мовчан:
О ЖЕНАХ ДОМА И ГОРОДЕ СТЭНФОРДЕ
Тотальная антропоморфизация («все – как мы»), которая у продвинутых приматов когда-то выражалась в пантеистических культах, а у малолетней героини рассказа Зощенко – во фразе «Взять бы бизончика на ручки и поцеловать в мордочку», модна и в современной России. Только теперь она (трепещите, хедхантеры, ибо её придерживаются многочисленные в мирной жизни молодые специалисты по маркетингу) выражается в уверенности, что все люди одинаковые, только некоторые это скрывают.
«Что же надо сделать было с этими ребятами, чтобы они так жестоко и беспричинно били дубинками ни в чем неповинных людей, душили пакетами, угрожали изнасиловать, отбивали почки в подвале? — вопрошают отравленные эмпатией интеллектуальные граждане. — Как они пойдут домой, у них же там жены, дети, как посмотрят им в глаза?»
Спросите у настоящих маркетологов – они знают.
Ничего с ними не сделали. Взяли такими, какие есть. И да, у них есть жены и дети. И они идут домой. И смотрят в глаза. Гордые собой. И жены их гордятся – мужиками своими, которые кого хочешь «от…ят», за которыми – как за каменной стеной. И дети гордятся, и сами готовятся быть сильными, чтобы не их – а они (или замуж за такого готовятся, чтобы быть хорошей женой и чувствовать себя защищенной).
Мне повезло в жизни – я жил между Измайлово, Гольяново и Щелково, напротив спортшколы, через улицу от бараков рабочих нефтезавода. В школе учил интегралы, а во дворах – как бить, чтобы не оставлять синяков, а как – чтобы оставлять побольше; узнал, что сила – не главное, главное – готовность нанести неприемлемый урон противнику; увидел, что «благородство» по-уличному – это способ показать своё превосходство, унизить — но не добить; что уважением пользуется сильный и смелый или просто смелый; что агрессор – имеет право, и стоит высоко в иерархии, а жертва – теряет права, и пнуть ее может (и хочет) каждый, и это весело, а отнюдь не «подло», как учат в школе.
Из школы я пошел в Университет, но природа любит параллели, и потому я тут же загремел в армию – на два веселых года. В армии преподавали более сложные истины, чем линейная алгебра и уравнения матфизики: Работать западло, работают те, кого заставили; не можешь заставить другого – будешь делать сам. Не западло – командовать, быть надсмотрщиком, обеспечивать дисциплину. Всё в мире вечно и закономерно: нас чморили, и мы будем чморить, потом они будут чморить других; начальству можно, тебе – если сможешь, чмырю — никогда. Старший сержант с Северного Кавказа, чьего кулака боялись, кажется, даже офицеры, любил вести с еврейским мальчиком беседы о жизни. Он говорил: «Вся жизнь так устроена: ты е…шь, или тебя е…т. Твоя задача – чтобы ты е…л побольше, а тебя – поменьше. В этом смысл жизни. Будешь за того, кто сильнее – будешь е..ть других. Будешь вые…ся и искать правду – все будут е…ть тебя». Старший сержант очень хотел, чтобы студент из Москвы, который «не чмо, не трус, но м…к», то есть бить себя не дает, но и сам не бьет, наконец понял, как надо жить. В батальоне на 500 человек без малого вряд ли было с пару десятков тех, кто не жил «по законам» армии, не чморил, не издевался или не мечтал о такой возможности.
Из армии я вернулся в университет, занялся наукой, потом бизнесом, окружил себя профессионалами с образованиями, лезущими из всех мест, интеллигентами, цитирующими Дерриду и Фихте на память, врачами-альтруистами, готовыми сутки напролет спасать жизни, нежными интеллектуалами, которые в жизни не видели кулака, движущегося по направлению к их лицу, считающими, что спор возвышает, а разногласия преодолеваются аргументами, лингвистами, использующими мат как игривую приправу к витиеватой речи. Я вернулся, а Гольяново, Измайлово, Щелково, «поселок Нефти», спортшколы, растящие настоящих мужиков малые городки средней России и села Краснодара – остались там, где были.
Основа жизни – власть. С сильным не борись, с богатым не судись. Власть – это насилие. Воззвание к морали – признак слабости; слабый – враг, добыча, объект для выполнения поставленной задачи и удовлетворения желаний. Можешь – бей, не можешь – терпи. Козлов надо мочить. Понаразвелось уродов, а нам в выходной х…ть тут весь день на морозе из-за них.
Попробуйте войти в образ. Рука сама потянется к дубинке; и одновременно в глубине души возникнет – нет, не стыд; гордость, азарт, и игривая бесовщинка. Всё правильно, всё так и надо, и еще не так надо, жаль не дают разгуляться. Пока.
Хватит их стыдить. Не теряйте времени. Не верите – спросите у маркетологов. У опытных маркетологов. Почитайте про стэнфордский эксперимент наконец, и представьте его в масштабах страны. Представили? Вы уже в нем. Даже если еще не верится.
Задача не в том, чтобы стэнфордский эксперимент опровергнуть. Задача в том, чтобы перестать его ставить снова и снова.
Андрей Мовчан
Андрей Мовчан:
О ЖЕНАХ ДОМА И ГОРОДЕ СТЭНФОРДЕ
Тотальная антропоморфизация («все – как мы»), которая у продвинутых приматов когда-то выражалась в пантеистических культах, а у малолетней героини рассказа Зощенко – во фразе «Взять бы бизончика на ручки и поцеловать в мордочку», модна и в современной России. Только теперь она (трепещите, хедхантеры, ибо её придерживаются многочисленные в мирной жизни молодые специалисты по маркетингу) выражается в уверенности, что все люди одинаковые, только некоторые это скрывают.
«Что же надо сделать было с этими ребятами, чтобы они так жестоко и беспричинно били дубинками ни в чем неповинных людей, душили пакетами, угрожали изнасиловать, отбивали почки в подвале? — вопрошают отравленные эмпатией интеллектуальные граждане. — Как они пойдут домой, у них же там жены, дети, как посмотрят им в глаза?»
Спросите у настоящих маркетологов – они знают.
Ничего с ними не сделали. Взяли такими, какие есть. И да, у них есть жены и дети. И они идут домой. И смотрят в глаза. Гордые собой. И жены их гордятся – мужиками своими, которые кого хочешь «от…ят», за которыми – как за каменной стеной. И дети гордятся, и сами готовятся быть сильными, чтобы не их – а они (или замуж за такого готовятся, чтобы быть хорошей женой и чувствовать себя защищенной).
Мне повезло в жизни – я жил между Измайлово, Гольяново и Щелково, напротив спортшколы, через улицу от бараков рабочих нефтезавода. В школе учил интегралы, а во дворах – как бить, чтобы не оставлять синяков, а как – чтобы оставлять побольше; узнал, что сила – не главное, главное – готовность нанести неприемлемый урон противнику; увидел, что «благородство» по-уличному – это способ показать своё превосходство, унизить — но не добить; что уважением пользуется сильный и смелый или просто смелый; что агрессор – имеет право, и стоит высоко в иерархии, а жертва – теряет права, и пнуть ее может (и хочет) каждый, и это весело, а отнюдь не «подло», как учат в школе.
Из школы я пошел в Университет, но природа любит параллели, и потому я тут же загремел в армию – на два веселых года. В армии преподавали более сложные истины, чем линейная алгебра и уравнения матфизики: Работать западло, работают те, кого заставили; не можешь заставить другого – будешь делать сам. Не западло – командовать, быть надсмотрщиком, обеспечивать дисциплину. Всё в мире вечно и закономерно: нас чморили, и мы будем чморить, потом они будут чморить других; начальству можно, тебе – если сможешь, чмырю — никогда. Старший сержант с Северного Кавказа, чьего кулака боялись, кажется, даже офицеры, любил вести с еврейским мальчиком беседы о жизни. Он говорил: «Вся жизнь так устроена: ты е…шь, или тебя е…т. Твоя задача – чтобы ты е…л побольше, а тебя – поменьше. В этом смысл жизни. Будешь за того, кто сильнее – будешь е..ть других. Будешь вые…ся и искать правду – все будут е…ть тебя». Старший сержант очень хотел, чтобы студент из Москвы, который «не чмо, не трус, но м…к», то есть бить себя не дает, но и сам не бьет, наконец понял, как надо жить. В батальоне на 500 человек без малого вряд ли было с пару десятков тех, кто не жил «по законам» армии, не чморил, не издевался или не мечтал о такой возможности.
Из армии я вернулся в университет, занялся наукой, потом бизнесом, окружил себя профессионалами с образованиями, лезущими из всех мест, интеллигентами, цитирующими Дерриду и Фихте на память, врачами-альтруистами, готовыми сутки напролет спасать жизни, нежными интеллектуалами, которые в жизни не видели кулака, движущегося по направлению к их лицу, считающими, что спор возвышает, а разногласия преодолеваются аргументами, лингвистами, использующими мат как игривую приправу к витиеватой речи. Я вернулся, а Гольяново, Измайлово, Щелково, «поселок Нефти», спортшколы, растящие настоящих мужиков малые городки средней России и села Краснодара – остались там, где были.
Основа жизни – власть. С сильным не борись, с богатым не судись. Власть – это насилие. Воззвание к морали – признак слабости; слабый – враг, добыча, объект для выполнения поставленной задачи и удовлетворения желаний. Можешь – бей, не можешь – терпи. Козлов надо мочить. Понаразвелось уродов, а нам в выходной х…ть тут весь день на морозе из-за них.
Попробуйте войти в образ. Рука сама потянется к дубинке; и одновременно в глубине души возникнет – нет, не стыд; гордость, азарт, и игривая бесовщинка. Всё правильно, всё так и надо, и еще не так надо, жаль не дают разгуляться. Пока.
Хватит их стыдить. Не теряйте времени. Не верите – спросите у маркетологов. У опытных маркетологов. Почитайте про стэнфордский эксперимент наконец, и представьте его в масштабах страны. Представили? Вы уже в нем. Даже если еще не верится.
Задача не в том, чтобы стэнфордский эксперимент опровергнуть. Задача в том, чтобы перестать его ставить снова и снова.