Эта публикация — первая в серии работ, объединенных проектом «Анализ исторических прецедентов и разработка рекомендаций по диверсификации ресурсной экономики». Проект, осуществляемый Московским Центром Карнеги при финансовой поддержке Министерства иностранных дел и по делам Содружества (Великобритания), рассчитан как минимум на три года. Цель его, помимо создания большого массива описательного и аналитического материала, состоит в том, чтобы сформулировать индивидуализированные рекомендации для стран с ресурсной экономикой в зависимости от таких параметров, как численность населения и масштаб экономики, институциональная база, политическая и экономическая история, доля ресурса в ВВП и прочее. Внимание авторов при этом будет в первую очередь сфокусировано на России.

Исследование ресурсозависимых экономик можно масштабировать до любого объема в зависимости от того, какие ресурсы в него включать, какой исторический период рассматривать, какой аспект изучать. Однако сегодня, на закате почти 15-летнего периода ненормально высоких цен на углеводороды, логично было бы ограничиться странами, испытавшими углеводородную зависимость в начале XXI века, и оценить степень успешности их опыта в диверсификации экономики. Тем более это актуально для России ─ страны, чья экономика и политический строй претерпели существенные изменения в связи с пролившимся на страну потоком нефтедолларов.

В этой работе мы провели сравнительное описание развития экономик десяти стран — лидеров в области добычи и экспорта углеводородов. Исследование охватывает период со второй половины ХХ века по сегодняшний день. Несмотря на огромное разнообразие сценариев (от гражданской войны или революции до стабильного процветания, от welfare states до государств с зашкаливающим коэффициентом Джини, от максимально открытых до совершенно изолированных экономик), из работы можно сделать ряд небезынтересных выводов.

Аномальные доходы от экспорта минеральных ресурсов, так же как избыток такого ресурса внутри страны, порождают деформацию экономики во всех случаях, вне зависимости от политического строя и экономической политики.

Достижение экономической диверсификации в странах — экспортерах нефти является сложной задачей. Стратегии диверсификации, реализуемые в большинстве из них, не увенчались успехом. Фактически нет примеров стран, которые смогли успешно диверсифицировать экономику, освободившись от нефтяной зависимости, особенно в случаях, когда добыча нефти даже на фоне снижения цен позволяла сохранять структуру экономики без социальных потрясений. Успех или неудача диверсификации зависят больше от реализации соответствующей экономической политики, чем от других обстоятельств. Тем не менее многие страны — экспортеры нефти показывают разной степени успехи в диверсификации своей экономики.

Диверсификация экономики во всех странах, даже наиболее успешных, шла очень долго и медленно, практически останавливаясь в моменты роста цен на нефть.

Открытость экономик, привлечение иностранного капитала, снятие торговых барьеров являются, безусловно, позитивными факторами. Ни в одной из исследуемых экономик такая политика не привела ни к образованию экономической зависимости, ни к изменению политической системы в связи с такой открытостью. В процессе диверсификации ключевую роль может играть наличие доминирующего партнера — страны, которая получает экономические преимущества за счет использования более дешевой рабочей силы, территориальных ресурсов и других особенностей ресурсозависимой страны. Однако в рамках наших наблюдений этот фактор не увеличивает рисков экономики.

Реформирование экономики за счет доходов от ресурсов должно проходить с учетом влияния на существующие экономические отношения. Сохранение доходов граждан должно контролироваться через механизмы социального государства, централизованное распределение или какие-то другие механизмы. Игнорирование интересов крупных социальных групп именно в процессе реформ, а не в рамках естественного развития ресурсной зависимости является опасным для стабильности государства.

Суверенные фонды, формируемые в периоды бума, — успешный инструмент, который позволяет резервировать средства; сгладить проблемы с финансированием публичного сектора, следующие за снижением доходов от экспорта ресурса; поддержать ликвидность в экономике. Но они выполняют свою роль тем успешнее, чем ближе их мандат к мандату private equity фонда.

Эффективность одних и тех же мер и начинаний может коренным образом различаться в зависимости от того, кто и как их осуществляет. Ключевыми драйверами эффективности здесь служат опыт и способности менеджмента (эффективно привлекать иностранный менеджмент на конкурентной основе), а также сокращение издержек, связанных с несоответствием мотивации элит задачам развития страны. В частности, крайне важный фактор — снижение уровня коррупции, что достигается принятием современных стандартов прозрачности, интеграцией в мировую правовую среду, принятием международных стандартов регулирования, движением в сторону правовой системы британского типа.

Ключевое значение имеет оценка инвесторами и экономическими агентами риска ведения бизнеса в стране. Главным фактором повышения уровня риска служит не только слабая система защиты прав экономических агентов, но и непоследовательность действий власти, ее неспособность нести ответственность за поддержание социального и бизнес-договора в широком смысле слова. При этом страны, добивающиеся низкого уровня риска в ведении бизнеса, показывают высокие результаты в области противодействия ресурсной зависимости и достаточно высокий уровень диверсификации экономики вне зависимости от политического строя.

В развитии ненефтяных индустрий  ориентация на импортозамещение заводит развитие экономики в тупик. Создаются неконкурентоспособные производства, которые требуют дотирования со стороны ресурсного сектора и по мере увеличения доходов потребителей от распределяемой аномальной выручки за экспорт ресурсов замещаются в потреблении импортом — вне зависимости от политики. Напротив, ориентация на диверсификацию экспорта, даже в условиях изначально более слабой базы, позволяет использовать инвестиции из ресурсных секторов на создание конкурентоспособной промышленности и сервисного сектора, пусть и при возрастании доли импорта в потреблении. При этом неоправданным выглядит опасение создавать высокотехнологичные отрасли с высокой добавленной стоимостью при отсутствии видимого конкурентного преимущества: опыт показывает, что создание таких кластеров достигает успеха, если соблюдены все остальные условия.

Между тем перераспределение доходов от ресурсов может проходить двумя путями. Первый — более высокая экстракция ресурсных доходов и сокращение налогообложения. Второй — менее высокая экстракция ресурсных доходов и увеличение налогообложения. Первый путь ведет к большему расслоению, но и большей диверсификации за счет роста мотивации к созданию альтернативного бизнеса и получению нересурсного дохода. Второй — обеспечивает более равномерное распределение доходов, но снижает диверсификацию экономики.

Рост государственных расходов, в том числе в области инвестирования, независимо от направления инвестирования сдвигает экономику страны в область бизнесов с низкой добавленной стоимостью, что отрицательно сказывается на диверсификации и общем росте экономики. По-видимому, предпочтительной является политика государственного резервирования, ограничения затрат общественного сектора и создания условий для привлечения частных и иностранных инвестиций.

Для диверсификации важнейшая задача — удержание себестоимости ненефтяных производств на приемлемом уровне. Существенную часть себестоимости составляет оплата труда, поэтому эффективными методами будут:

•    дифференцированное снижение налогов (в частности, на доход корпораций, на оплату труда и индивидуальный доход) в областях, не связанных с природными ресурсами;
•    другие формы субсидирования, в том числе экспортное;
•    привлечение дешевых трудовых ресурсов из-за рубежа в нересурсные индустрии.

При этом первые два способа чреваты снижением конкурентоспособности нересурсных производств, поэтому агрессивное привлечение трудовых мигрантов выглядит предпочтительным.

Венесуэла: нефть плюс социализм

Венесуэла на протяжении XX века пережила несколько нефтяных бумов и спадов и практически каждый раз выходила из цикла ослабленной^[1]. Начало XXI века выдалось еще более сложным: нефтедоллары позволили стране экспериментировать с радикальными социалистическими практиками (боливарианский «социализм XXI века»), что в итоге поставило страну на грань гуманитарной катастрофы.

Венесуэла — латиноамериканская страна, расположенная на севере Южной Америки. Население — 31,1 млн человек. Темпы роста населения с 1950 по 2015 год значительно выше среднемировых — 2,67% в среднем в год (1,41% в 2010–2015 годах) против общемирового темпа роста в 1,66% (1,18% в 2010–2015 годах). Население достаточно молодое: медианный возраст — 27,4 года (среднемировой уровень — 29,6 года)^[2]. Этнический состав его разнообразен: потомки выходцев из Испании, Италии, Португалии, Германии, Африки, арабских стран, коренных индейцев. Основной язык испанский. Основная религия католицизм.

Открытие нефтяных полей Мене-Гранде (Mene Grande) возле залива Маракайбо в 1914 году ознаменовало начало нефтяной истории Венесуэлы. Доля нефти в экспорте стремительно выросла: с 1,9 до 91,2% за 1920−1935 годы. При этом нефтяной сектор привлекал все больше рабочей силы, перетекавшей в первую очередь из сельского хозяйства (традиционно крупной статьей экспорта был кофе). Удорожание боливара по отношению к доллару приводило к потере конкурентоспособности отечественного производства. В 1940 году правительство осознало, что дешевле ввозить многие иностранные товары, чем производить у себя^[3].

В 1943 году был введен повышенный налог на доходы международных нефтяных компаний. Это, в свою очередь, резко увеличило зависимость правительства от нефтяного сектора и уменьшило роль налогообложения населения. Отсутствие необходимости отчитываться об использовании малой доли налоговых доходов, поступающих от населения, вело, по мнению профессора Терри Линн Карл, к развитию нездоровой демократии с авторитарными тенденциями^[4].

Осознавая зависимость экономики страны от импорта, в 1960-х годах правительство ввело модную в то время в Латинской Америке политику импортозамещения, теоретические основы которой заложил аргентинский экономист Рауль Пребиш^[5]. Молодая венесуэльская промышленность, сразу же ставшая реципиентом государственных трансфертов, потеряла мотивацию к повышению качества продукции и росту производительности труда. Несмотря на рост ВВП на уровне 4,6% в год в период с 1960 по 1974 год, эффективность инвестиций падала, темпы роста подушевого ВВП снижались.

По оценкам Ричарда Аути, из-за последствий «голландской болезни» в 1972 году доля сельского хозяйства в ненефтяном ВВП была в два раза ниже ожидаемой, а промышленный сектор производил лишь две трети от ожидаемого объема. При этом, как отмечает исследователь, влияние «голландской болезни» остается недооцененным, так как следует еще учитывать протекционистскую политику государства.

Нефтяной шок 1973 года вызвал значительный рост правительственных доходов. В 1975 году в распоряжение государства переходило 9,68 доллара с каждого проданного за рубеж барреля нефти, в то время как в 1972 году ― лишь 1,65 доллара. Это привело к резкому росту правительственных расходов. В 1973 году Карлос Перес выиграл президентские выборы и начал реализовывать мегапроект «Великой Венесуэлы». Этот период в стране называли «Саудовской Венесуэлой» (Venezuela Saudita). Перес создал систему субсидий, усовершенствованную позже Уго Чавесом. План подразумевал не только экспансию государства на рынке труда — создание рабочих мест и повышение зарплат, — но и попытки диверсификации экспорта путем правительственного вмешательства в ненефтяные сектора экономики. Большинство новых рабочих мест создавалось в публичном секторе и финансировалось правительством, что вызвало растущую потребность в нефтедолларах для выплаты зарплат^[6].

Последующее падение нефтяных цен, очевидно, стало причиной дефицита бюджета, роста государственного долга и отказа от дальнейшей реализации масштабных планов. Начиная с 1979 года и на протяжении следующих 23 лет ненефтяной подушевой ВВП падал на 0,9% ежегодно (общее падение составило 18,6%), хотя в это время наблюдался рост рабочей силы, который при прочих равных должен был оказывать положительный эффект на данный показатель. Ненефтяной ВВП, поделенный на число работников, занятых в ненефтяных секторах экономики, падал ежегодно на 1,9%. За весь период падение составило 35,6%^[7].

18 февраля 1983 года получило в Венесуэле название «черной пятницы»: в этот день резко обвалился боливар на фоне высокого внешнего долга и падающих цен на нефть. Среднегодовые цены снизились в 1983 году до 29,5 доллара (c 32 долларов в 1982 году и 33 долларов в 1981-м). Благосостояние большинства жителей страны было подорвано. Государство становилось неспособным финансировать свои социальные программы. Дни «Саудовской Венесуэлы» ушли в историю^[8].

Очередной коллапс нефтяных цен в 1980-х оказал дополнительное давление на правительство. В 1989 году Центральный банк был лишен практически всех своих иностранных резервов. В Венесуэле все помнят кровавые беспорядки «Каракасо» после президентских выборов 1989 года. Тогда Карлос Андрес Перес выиграл свой второй президентский срок. Первый выпал на нефтяной бум, но в конце 1980-х нефть обвалилась — и Перес решил начать новый срок с реформ. Рост цен на бензин на 100% (с почти нулевого уровня) обернулся беспорядками, вмешательством армии и гибелью около 300 человек^[9]. Кстати, именно «Каракасо» стали прологом к бунту в 1992 году и последующему приходу Чавеса к власти.

Лихие девяностые

В последнее десятилетие XX века наблюдалось постепенное падение доверия к политическому истеблишменту. Огромное нефтяное богатство и постоянные обещания политиков скорой хорошей жизни завышали общественные ожидания от экономического развития, которое постоянно наталкивалось на однобокость ресурсного пути. При этом идея реформировать экономику не пользовалась популярностью среди населения и политиков, так как была неизбежно связана с трансформационным спадом.

На этом фоне возникновение фигуры, исповедовавшей популизм социалистического толка, стало вопросом времени. Слова о том, что национальные богатства лишь потому не идут на пользу стране, что оказываются в руках коррумпированных политиков, быстро находили отклик у населения.

Такой фигурой стал офицер венесуэльской армии Уго Чавес. Еще в 1992 году он предпринял попытку государственного переворота, но потерпел неудачу и оказался в тюрьме. Однако общественное мнение было на его стороне, и уже через несколько лет он и его сторонники были амнистированы.

В 1998 году Чавес победил на выборах президента. Новой экономической программой Венесуэлы стал «боливарианский социализм XXI века». Сочетание популизма и ресурсного богатства (сопряженного с новой волной роста цен на нефть) привело к невероятного масштаба государственной экспансии, усилению авторитарных тенденций и последующему экономическому упадку.

Распределение ренты: больше народу?

Власть, обладающая большим объемом ренты, чаще всего рассчитывает на распределение ее среди сравнительно узкого круга лиц, которые гарантируют поддержку существующему режиму.

Однако в случае «социалистического проекта» Уго Чавеса рента стала поступать в первую очередь к широким слоям населения с низкими доходами. Апелляция к ним, а не к существующему истеблишменту позволила Чавесу иметь высокую поддержку населения на протяжении всего своего правления.

Сразу после выборов 1998 года Чавес начинает реализовывать план по изменению конституции. Ему удается, несмотря на сопротивление конгресса, провести референдум с предложением о созыве так называемого конституционного собрания. 87% населения голосуют «за». По итогам референдума проводятся выборы в конституционное собрание. Бойкот выборов со стороны оппозиционных партий обеспечил сторонникам президента 123 места из 131. Далее собрание принимает ряд авторитарных законов: об упразднении верхней палаты конгресса, передаче центру части полномочий от регионов, присвоении президенту права созыва референдумов. Усиливается также контроль президента над военными. За новую конституцию голосуют 79%, и уже при ней, в 2001 году, Чавес переизбирается президентом с 59,7% голосов.

Во время двухдневного переворота в апреле 2002 года, когда президентский дворец был занят оппозиционными силами, на улицы вышли тысячи его сторонников. Путч провалился. В 2003 году оппозиция потребовала объявить референдум за отставку президента (по конституционным нормам, после истечения половины срока президент может быть отозван). В 2004 году по результатам референдума Чавес вновь выиграл с 59,9%. В 2006 году он был переизбран с 63% голосов, а в 2012-м, на своих последних выборах, получил 55%. Таким образом, каждый раз так или иначе Чавесу удавалось мобилизовать нужный электорат.

Окончание каждого электорального цикла сопровождалось щедрыми социальными программами, направленными на поддержку домохозяйств с низкими доходами^[10].

Чавизм соединил в себе черты партиципаторной демократии и клиентелизма. С одной стороны, режим не раз прибегал к мобилизации своих сторонников, требуя от них участия в политической жизни. С другой — доступ к ренте строго зависел от политических убеждений и поэтому формировал свою, хотя и достаточно широкую, клиентелу^[11].

Официальная статистика «успехов» нефтяного развития

Многие исследователи отмечают — некоторые даже восторженно, — что при Чавесе упал уровень неравенства. Если посмотреть на коэффициент Джини^[12], измеряющий этот параметр, становится заметно, что к началу 2010 годов неравенство в венесуэльском обществе действительно уменьшилось: в 1998 году индекс был равен 49,5, а в 2009-м — 41. Однако, во-первых, снижение неравенства происходило и в других латиноамериканских странах. Во-вторых, возможно, что оно происходило за счет обеднения разоренных экспроприациями венесуэльских богатых. В-третьих, качество венесуэльской статистики, мягко говоря, неидеально.

Бедность также стала ниже к концу 2000-х. В 1999 году около 42% домохозяйств считались бедными, а 17% семей относились к экстремально бедной категории. На начало 2007 года к первой категории относились уже 28% семей, а ко второй — 8%^[13].

Вырос доступ к образованию. В 2006–2007 годах в университеты поступило на 86% больше студентов, чем в 1999–2000 годах. В старшие классы школ также пришло на 54% больше юношей и девушек. Начальное образование (1−9-е классы) получали также на 10% больше детей. В школах ввели бесплатное питание, которым пользовались около 3,9 млн школьников.

Официальная безработица упала благодаря социальным программам создания рабочих мест. В 1999 году, на заре эпохи чавизма, безработица составляла 15,6%. В 2008 году показатель опустился до 8,2%. Оборотная сторона этих программ — большие сложности с увольнением персонала, фактический запрет на увольнение без согласия государственных структур. Такая система, с одной стороны, защищает работников, в том числе и нерадивых, а с другой — демотивирует бизнес к созданию рабочих мест.

Изнанка боливарианского «социализма XXI века»

Все эти «успехи», к сожалению, оказались крайне нестабильными, а пристойная, на первый взгляд, статистика обманчива. Еще до падения цен на нефть страна вступила в масштабный кризис. В начале 2010-х дефицит бюджета был выше 10% ВВП, а инфляция достигала 50% в год — уже тогда боливарианский «социализм XXI века» давал сбои.

Основы чавизма не что-то уникальное для Латинской Америки, и для Венесуэлы в частности. Это стандартный латиноамериканский популизм, правда в довольно радикальном воплощении. Американские экономисты Рудигер Дорнбуш и Себастьян Эдвардс в книге «Макроэкономика популизма в Латинской Америке» определяют его так: «Политика, акцентированная на перераспределение ресурсов при невнимании к инфляционным и фискальным рискам, а также недооценивающая реакцию экономики на нерыночные меры правительства». Последствия такой политики испытали в свое время практически все страны региона.

Сама Венесуэла, как отмечает каракасский экономист Анабелла Абади, экспериментировала с регулированием цен еще с 1939 года. «Новизна» чавизма в радикализме и в том, что ко второму десятилетию XXI века Венесуэла осталась чуть ли не единственным в мире заповедником экономического абсурда.

Экономическая суть «боливарианского социализма» довольно проста. Это нерыночная система, отличительные черты которой:

— регулируемые цены на базовые товары (товары по precio justo, «справедливой цене», как правило, в несколько раз ниже рыночной);

— регулируемые курсы национальной валюты — боливара^[14];

— различные программы (сомнительной эффективности) в пользу бедных;

— экспроприация частного бизнеса и земли (более 5 млн гектаров) в пользу государства. Иски к Венесуэле в International Centre for Settlement of Investment Disputes по всем экспроприациям за время правления Чавеса и Мадуро достигли 17 млрд долларов.

Увы, чавизм не работает. Заниженные цены приводят к дефициту. Кроме того, товары по заниженным ценам тормозят производство: не создаются рабочие места в промышленности и сельском хозяйстве, все импортируется. Товары, купленные по precio justo, перепродаются по рыночным ценам. Создаются предпосылки для коррупции: чиновник, имеющий доступ к дешевому рису или доллару, может стать миллионером, просто перепродавая их по ценам рынка. Экспроприированные земли и компании под чавистским руководством работают из рук вон плохо. Иностранные компании в Венесуэле испытывают сложности с репатриацией прибыли.

Чавизм при этом дорог. Бюджетный дефицит в Венесуэле с 2009 года постоянно двузначный (субсидии оцениваются экономистами Bank of America Merrill Lynch в 10% ВВП). Бюджетная дыра затыкается просто — эмиссией, которая раскручивает инфляцию.

Социалистические эксперименты вряд ли были бы жизнеспособны без денег, идущих на финансирование фантастически неэффективной и коррумпированной экономики. Источник средств — нефть (95% экспортной выручки), или «черный кокаин» (coca negra), как ее называют в стране. К популизму Чавеса — Мадуро добавились симптомы «голландской болезни»: снижение конкурентоспособности секторов экономики, не связанных с добычей сырья.

Гуманитарная катастрофа?

При падении цен на нефть вдвое с конца 2014 года все проблемы резко обострились. Доходы от экспорта упали с 74 млрд долларов в 2014-м до 37 млрд в 2015 году. Импорт сдулся, но не столь существенно — с 51 млрд долларов до 39 млрд. В самих цифрах ничего страшного нет, похожий по масштабу спад пережили многие нефтедобывающие страны, но уже в 2016-м в Венесуэле дефицит товаров по «справедливым» ценам стал запредельным.

По данным МВФ, ВВП в 2014 году упал на 3,9%, в 2015-м на 5,7%, в 2016-м прогноз падения — 8%. Якобы побежденная Чавесом бедность быстро вышла на рекордные уровни, как только цены на нефть упали. В 2015 году уровень экстремальной бедности достиг 49,9%, бедности — 23,1% (в 2007 году было 8 и 28% соответственно). В 2014 году инфляция достигла отметки в 63%, в 2015 году — 275%, а в 2016 году наблюдается настоящая гиперинфляция. Правительство прибегло к печатному станку. В 2016 году 36 самолетов ввезли в страну свежие банкноты.

Голода нет, однако есть дефицит продуктов и других товаров по государственным ценам: не хватает лекарств, риса, муки, мыла, сахара, даже туалетной бумаги. По рыночным ценам купить можно многое (так же как в СССР в конце 1980-х у кооператоров), но за огромные деньги. При этом, например, зарплата профессора химии в университете в Каракасе — 40 тыс. боливаров, или $25 по рыночному курсу, масса людей получает минимальную зарплату в $20. Здесь, кстати, и причина «успехов» чавизма в снижении бедности: ее уровень рассчитывается по официальному курсу боливара, по рыночному курсу даже высший средний класс находится на грани бедности. Для покупки товаров по presio justo небогатым людям приходится стоять в очередях по несколько часов просто в надежде, что в магазины что-то завезут. Нередко такие очереди перерастают в бунты.

«Искажения обменного курса и цен создали экономику арбитража, в которой слишком много претендентов на сократившийся поток нефтедолларов, — отмечается в докладе Bank of America Merrill Lynch „Venezuela Viewpoint: The Red Book“. — Это породило парадоксальную ситуацию: страна с импортом на 51 млрд долларов в 2014 году и 39 млрд в 2015-м (1660 и 1200 долларов на душу населения соответственно) испытывает дефицит базовых товаров, которых достаточно и в более бедных государствах».

Парадокс объясним: закупаемые чиновниками товары массово переправляются в соседнюю Колумбию, где перепродаются по нормальным рыночным ценам. Колумбийский город Кукута давно стал центром контрабандной торговли, а также крупнейшей площадкой обмена боливаров на доллары. Наживаются на контрабанде чавистские чиновники и приближенные к ним бизнесмены, так называемые болигархи, и контролирующие границу (и наркотрафик) армейские генералы. Это основные кланы, контролирующие принятие решений в стране.

Другой вариант: дешевые товары с фиксированной государственной ценой продаются на рынках внутри страны уже по рыночным ценам, переправляемые туда либо коррумпированными чиновниками напрямую, либо людьми, которые практически профессионально стоят в очередях по несколько часов в день, а потом перепродают товары на рынке, так называемыми bachaqueros. Для многих жителей крупных городов стояние в очередях и перепродажа — чуть ли не единственный способ заработка.

Дефицит при значительном потоке нефтедолларов — парадокс, свойственный социалистическому управлению экономикой. Наблюдается он и в неторгуемых секторах экономики. Пример — электроэнергетика. Электричество подается с большими перебоями по всей стране. На ГЭС «Гури» вырабатывают около 75% всей электроэнергии страны, в 2016 году засуха привела к серьезному падению уровня воды. Президент Мадуро утверждает, что все дело в погодной аномалии Эль-Ниньо.

Энергокризисов до Чавеса практически не было, зато при нем они случались, например в 2010 году. Основная энергокомпания Electricidad de Caracas при Чавесе в 2007-м была национализирована, на электричество установили заниженные цены. В итоге потребление резко подскочило (в Колумбии в расчете на душу населения потребление электричества в три раза ниже), ведь почти бесплатный ресурс незачем экономить. Средняя стоимость киловатт-часа в Венесуэле в 2014 году составила 0,03 доллара, а фактически значительно меньше, так как это пересчет в доллары по официальному, сильно заниженному еще в то время курсу (для сравнения: в Колумбии — 0,1 доллара, в Бразилии — 0,16, в Чили — 0,15 доллара). Построенное Чавесом на нефтедоллары социальное жилье для бедных Gran Mision Vivienda не оснащалось электросчетчиками, зато снабжалось массой электроприборов по сниженным ценам precio justo в рамках другой социальной программы, «Mi Casa Bien Equipada». В итоге «дешевое» электричество по бросовым ценам оказалось очень дорогим: из-за перебоев многие предприятия и даже частично метро Каракаса вынуждены ставить дизель-генераторы.

Деиндустриализация очевидна во многих отраслях. В 2000 году Венесуэла производила 21 тыс. автомобилей в год. За первое полугодие 2016-го выпущено всего 1,8 тыс. Выплавка стали в 1980-м составляла около 2 млн тонн в год, к 2006 году она поднялась приблизительно до 5 млн тонн и с тех пор начала резко снижаться: до 1,5 млн тонн в 2014 году и до 347 тыс. тонн за первые десять месяцев 2016-го. Производство цемента в 2000 году составляло 7,9 млн тонн, а за первые пять месяцев 2016-го было произведено лишь 1,2 млн тонн.

Упадок нефтедобычи

Кризис затронул и сферу нефтедобычи. На протяжении XX века Венесуэла, как и другие нефтедобывающие страны, по мере возможностей «отвоевывала» нефтяные доходы у добывающих компаний. Первоначально правительство рассчитывало лишь на плату за концессионное соглашение и небольшой процент с добычи. Однако со временем правительства притязали на все большую долю. В 1943 году в Венесуэле доходы делились уже пополам. В 1970 году правительство получало уже 55%. В 1976-м на мировой волне национализации нефтяного сектора создается государственная компания Petróleos de Venezuela (PDVSA).

Рост цен на нефть в начале 2000-х годов и, соответственно, растущие доходы от добычи нефти и газа вызвали рост притязаний государства на нефтяной сектор. Государственные расходы после прихода к власти Чавеса постоянно росли. В 2002 году Чавесу захотелось большего контроля над основным источником государственных доходов — PDVSA. Компания оказала сопротивление президенту, после чего несколько топ-менеджеров PDVSA были уволены.

В декабре 2002 года сотрудники компании организовали забастовку против политики Чавеса, требуя досрочных выборов. В итоге 19 тысяч работников были уволены и заменены неквалифицированными чавистами. Как сказал глава PDVSA чавист Рафаэль Рамирес, «все, кто не поддерживает революцию, могут убираться в Майами». Было создано профильное министерство, которое выполняло функции руководства компанией, а сама PDVSA стала крупнейшим донором социальных программ страны.

В составе компании был сформирован Фонд социального и экономического развития страны Fondespa. В период с 2003 по 2008 год PDVSA потратила более 2,3 млрд долларов на различные социальные программы. Помимо этого компания выполняла роль «работодателя последней надежды» для сторонников Чавеса^[15].

В 2007 году Чавес экспроприировал нефтяные активы ExxonMobil и ConocoPhillips из-за отказа компаний предоставить PDVSA контрольный пакет акций в дельте Ориноко. Total, Chevron, Statoil и BP согласились с условиями Чавеса и сократили свои доли до миноритарных.

Венесуэла обладает крупнейшими в мире доказанными запасами нефти: по данным BP Statistical Review of World Energy, они составляют 46,6 млрд тонн (17,5% от общемировых запасов). Но эти огромные запасы, находящиеся в основном в дельте Ориноко, тяжело извлекать из-за высокой плотности нефти (нефтяные пески). Для освоения ресурсов требуются технологии, доступные, как правило, крупным международным компаниям.

Выдавливание иностранных компаний из страны не прошло даром: производство нефти в стране упало с 3,2 млн баррелей в день в 2001 году до 2,6 млн в 2015-м. Кроме того, венесуэльская нефть торгуется сейчас с огромным дисконтом к WTI (основной американский сорт). В мае он доходил до 25% (ранее венесуэльская смесь торговалась приблизительно на одном уровне с WTI, а в 2011–2013 годах с премией к WTI).

«Причин несколько, — говорит стратег венесуэльской компании Knossos Asset Management Даниэль Урданета-Зубалевич. — Во-первых, добыча легких и низкосернистых сортов постепенно замещается добычей с месторождений, где нефть хуже. Во-вторых, после ухода из страны ряда иностранных нефтесервисных компаний сложнее поддерживать требуемый уровень качества. В-третьих, венесуэльские поставщики испытывают сложности с банковским финансированием и страхованием и вынуждены предоставлять клиентам дисконты»^[16].

Нефтяных доходов в Венесуэле стало меньше, а надо расплачиваться по долгам. «Выручка от экспорта нефти при текущих ценах (около 50 долл./барр. WTI) составляет около 3 млрд долларов, чистая выручка, за исключением расходов, ниже, 1,5–1,8 млрд долларов в месяц, — отмечает Урданета-Зубалевич.— Притом среднемесячные траты на выплату по долгам — 0,75 млрд долларов». Посчитать объем долга к ВВП нетривиальная задача; неизвестно, по какому курсу его считать. По рыночному Урданета-Зубалевич оценивает долг Венесуэлы в 200% ВВП.

Судя по данным МВФ, традиционный профицит текущего счета начиная с 2015 года сменился дефицитом в 7,8% ВВП в 2015-м и 3,4% в 2016 году. Видимо, это следствие снижения цен на нефть и ухудшения (с профицита в 2000–2010 годах до нуля в 2015-м) торгового баланса. Хотя опять же венесуэльская статистика крайне неточна из-за множественности курсов.

Почему Венесуэла просто не объявит дефолт ввиду критической ситуации внутри страны? У PDVSA достаточно активов за рубежом, в частности в США, включая крупного нефтепереработчика Citgo Holding Inc. В случае дефолта они будут арестованы, а сам кэш-флоу PDVSA сильно пострадает, и компании будет крайне тяжело продать нефть. Кроме того, PDVSA закупает в США легкие сорта нефти, для того чтобы смешивать со своими ультратяжелыми сортами. В случае дефолта осуществить этот процесс будет сложнее.

Впрочем, если цена на нефть опустится к 30 долл./барр., баланс может измениться и риски дефолта возрастут. Но даже при 50 долл./барр. компания не справляется с выплатами по долгам. 6 октября 2016 года PDVSA объявила своп по своим облигациям, предложив держателям заменить бумаги с погашением в 2017 году на другие — с погашением в 2020-м. При этом залогом облигаций с новым сроком погашения стали американские активы PDVSA (50,1% Citgo Holding Inc.). 39,4% держателей согласились на сделку, в итоге PDVSA сократит платежи в период 2016–2017 годов на 2,799 млрд и увеличит их на 3,367 млрд в 2020 году, без учета процентных выплат.

Революция впереди?

Нынешнюю ситуацию в Венесуэле вполне можно назвать предреволюционной. Огромные очереди в пятимиллионном Каракасе и других городах страны грозят перерасти в бунт и революцию. Однако предугадать, где и когда накопится необходимая критическая масса, невозможно^[17]. Оппозиция в стране сильна^[18], но фрагментирована и не имеет общепризнанного лидера. Возможный претендент — сидящий с 2014 года в тюрьме за организацию уличных протестов руководитель партии Voluntad Popular Леопольдо Лопес. Прежний лидер Энрике Каприлес Радонски за последние три года несколько утратил популярность из-за компромиссной позиции в отношении власти.

Спорадические бунты пока благополучно подавляются властями. Для разрешения ситуации критически важен другой фактор: на чьей стороне будет армия. Исследования государственных переворотов говорят, что обеспечение армии чуть ли не главный фактор, влияющий на вероятность переворота. А в Венесуэле, где военные играют огромную роль в обществе, тем более. Как замечает политолог Эрик Нордлингер в книге «Soldiers in Politics: Military Coups and Governments», президенту Венесуэлы Ромуло Бетанкуру впервые в истории страны удалось досидеть до конца свой второй президентский срок^[19] (1959–1964) только благодаря «щедрым зарплатам, быстрым карьерам и возможностям получения теневых доходов в армии»^[20]. Всего в Венесуэле в ХХ веке произошло 12 военных переворотов.

«Чавес, а потом и Мадуро подкупили армию, — говорит Урданета-Зубалевич. — Армии принадлежит масса бизнесов. Есть банк BANFANB, сырьевая компания Camimpeg, CASA — поставщик продовольствия в Министерство продовольствия. Кроме того, военные владеют массой компаний через подставные структуры».

Мадуро в отличие от Чавеса не является выходцем из армии. Он из семьи профсоюзного лидера. Самым же влиятельным выходцем из армейской среды в окружении Мадуро считается экс спикер парламента Венесуэлы, ушедший с поста в начале 2016 года, Диосдадо Кабельо. Этот друг Чавеса вместе с ним участвовал в неудачном путче против президента Карлоса Андреса Переса в 1992 году и позже поддержал Чавеса во время краткосрочного путча в 2002-м. С момента смерти Чавеса Кабельо стал чуть ли не более влиятельной фигурой в стране, чем Мадуро. Кабельо подозревается властями США в связи с наркоторговлей. Аналогично в наркотрафике США подозревают высших генералов Венесуэлы включая экс министра внутренних дел Рамона Родригеса Чакина и экс министра обороны Генри Ранхеля Сильву.

Несмотря на привилегированное положение армии при чавизме, исключать возможность военного переворота или поддержки восставшего народа армией нельзя. Раздробление государства по образцу Колумбии конца 1990-х вряд ли произойдет: в Венесуэле, в отличие от Колумбии, нет сильных центробежных тенденций. Двадцать лет назад Богота контролировала только 40% территории страны. Остальные 60% были под контролем леворадикальной повстанческой группировки FARC^[21] и наркокартелей (парамилитарес). В Колумбии предпосылкой фактического распада страны стала особенность ресурсной базы различных групп парамилитарес, связанная с кокаином. Кокаин легок в производстве, а маршруты транспортировки гибкие. Поэтому перекрытие, например, одного из маршрутов не влияет на жизнеспособность той или иной автономной группы: будет найден другой маршрут. В случае с Венесуэлой, чей главный ресурс нефть, сильна зависимость от трубопроводов: контроль над ними государства сильно влияет на возможность существования группы, например контролирующей нефтяное месторождение.

Венесуэла — уникальный для XXI века случай экономического мисменеджмента. Страна с богатыми нефтяными ресурсами поставлена на грань гуманитарной катастрофы из-за социалистических экспериментов Чавеса — Мадуро. Последние вряд ли были бы возможны без финансирования их за счет нефтяной ренты.