В шесть лет меня изгнали из семьи. За обжорство…
5 июня, 2016 9:27 дп
Ольга Роева
Нет ничего прекраснее дождя и снега, и поспать часов 8.
Поскольку цепляться мне больше не за что, я часто вспоминаю детство. Потому что, помню его очень хорошо. Ливень в моём детстве –переломный момент, религиозное озарение.
Мне стукнуло 6. Папа и мама (отдельно друг от друга) по-прежнему надеялись устроить свою личную жизнь для моего будущего блага. И пока я ждала, когда я кому- нибудь из них приглянусь, я счастливо жила у бабушки с дедушкой. В уютной, почти гоголевской деревне.
В 6 лет, за месяц до моего первого совершеннолетия, меня изгнали из семьи. За обжорство. В кругу всё той же семьи за моей спиной обсуждали мой день рождения. Детский слух, настроенный на одно слово «конфеты» быстро уловил, что они уже есть, они живут со мной в одном времени и даже находятся в одном доме. Прямо сейчас, пока я тут стою и подслушиваю, подарок где- то лежит и прячется. Мой лучший друг -дедушка, его успешно спрятал и замотал изолентой.
Поскольку дом огромный, бабушка подозрительна, а дедушка простоват, я сразу пошла к шифоньеру. Если дедушка прячет там водку, значит и конфеты там — надёжней места нет. Очень я гордилась этим раскрытием взрослого замысла, не понимая, что мой ум уже тогда был обречен служить во зло.
В беспамятстве восторга и самодовольства вытащила мешок, спрятала в большой пакет, сверху насовала игрушек — играла ими для видимости, прикидываясь дитя. Хотя уже года три как тащила у семьи сладости, и «матюкалась» в детсаде, желая быть похожей на свою властную бабушку. Потом меня этим шантажировали, заставляя воровать зефир в столовой. Так одно преступление неизменно ведёт за собой второе. Второе- третье. И так – всю жизнь, стоит лишь начать.
Под огромным орешником, в кустах смородины, я упивалась жизнью. Поражаясь, что вот ещё днём, понукаемая бабкой опять же, я, сутулясь над миской, ела суп, а теперь сижу — никто мне не указ, ем конфеты.
И наблюдаю, как из серой минуты жизни, естественно уже тогда прошедшей незаметно и бесплодно, вырастает яркое счастье. И трепетно, и чувственно разгрызается во рту, как карамель. Да, у счастья был вкус карамели, «каракума», и огромных, пропитанных кокосом и ликёром конфет «гусарская радость». Нет сомнений, именно они в своё время доводили гусар до неистовства.
К тому же, преступления как такового нет, решила я. Ведь, мешок всё равно достанется мне. Какая разница, съесть его сейчас, или потом. Чистое сознание не могло принять сам факт существования времени. И уж тем более, того влияния, которое оно оказывает на зашоренные в отношении конфет умы моих стариков.
В зарослях меня и нашли. Съев всё, презрительно оттолкнув от себя лишь мятные карамели, я осталась лежать в позе праздного патриция времён упадка Рима.
Пришли варвары в лице тёти — школьницы, сгребли остатки прекрасного в мешок, взяли за ухо и без всякого уважения к личности или хотя бы к обаянию преступления, отвели к старшим.
Тогда засияло другая истина. Если уж собираешься на преступление, будь добр заметать следы. Грабёж, убийство, мало ли что с тобой может случиться — всегда заметай. И бежать надо вовремя, конечно.
В кругу семьи был поставлен вопрос — в кого я такая и значат ли что- нибудь для меня традиции фамилии. Честно говоря, у нас никогда и не было таких традиций, по которым нельзя было объедать ближнего. Как маленький человек, которого никто не считал за человека, и поэтому не стеснялся при нём ничего, я знала: бабушка идёт в погреб за соком, но в каком- то досадном забвении постоянно ошибается, промахивается бутылём, и наливает вино. Выходя из темноты, упирается в глаза ангела(мои) и нарочито морщится. Таких мук ей стоила её невнимательность. И зловещий шепот дворцового заговорщика:
— Деду не говори.
Ни спасиба, ни пожалуйста… Сплошная угроза в голосе.
Семья узнает о неизлечимой невнимательности бабушки только зимой, в новогодние праздники. А я уже — обладатель тайны. Даже красный бант на голове – моя придурковатая, но отличительная черта, не придавал такой значительности.
Но всё же, если иметь дело, то с дедушкой. Обнаружив его один раз у шифоньера в корчах и с таинственным складным стаканчиком, я всю жизнь могла клянчить у него конфеты. Плюс — катание в люльке на велосипеде вдоль лесополосы.
Из этого я делаю вывод, что дедушка был духовнее и чище. Раз обладал таким библейским пониманием расплаты за свои грехи. Потом конечно и он обнаглел. Заставляя вместе идти к шифоньеру и стоять на стороже. При виде бабушки надо было кричать «тайфун» и непринужденно, но громко напевать.
Было не очень понятно — почему бы бабушке и дедушке не зажить счастливо и не признаться друг другу в том, что они тайно друг от друга выпивают…
При этом общее мнение семьи заключалось в том, что именно дедушке нельзя пить, потому что он старый и алкоголик. Бабушка, находясь в том же возрасте, считалась молодой по причине крашеных бровей и наличию волос. К тому же её культ почитался на кухне.
Сейчас, самостоятельно опрокидывая две бутылки вина за вечер, я понимаю, что слух про дедушку был несколько преувеличен. Получается, он в общем – то и не пил. Но, приучив дедушку к мысли, что он алкоголик, бабушка моя установила в доме режим абсолютного бонапартизма. Вечно виноватый, загнанный, не подозревающий, на чем споткнётся этим вечером, дедушка выучился хорошо шутить, в его обязанности так же входило развлекать бабушку во время рекламы придурковатыми танцами перед телевизором. Когда бабушку уже ничего не радовало — освоил пародию на Ельцина. С этим номером он худо- бедно и проковылял по жизни.
В общем-то, теперь я понимаю, как у нас появился огромный дом, сад, баня, в которой теперь пылится всё, о чем бабушка мечтала на 8 -ые марта — от микроволновки до каких- то домашних печей – гриль.
— Я думаю, Петь, нам надо баню строить..
— Да кому она нужна?
— А ты молчи, старый алкоголик! Тебе кроме водки разве что нужно?!
Дедушка извинялся, обещал всё построить. Но бабушка уже не принимала извинений по той причине, что её жизнь всё равно испорчена, одной баней это не исправишь, надо поменять машину на новую,достроить 5 комнат в доме. Тогда ещё можно о чем – то говорить… Тогда она, может быть, увидит, что человек исправляется и станет прежней. Какой её брали замуж. Радостной,лёгкой, накрашенной с утра.
И вот тот день, 27 июля. В этот день обещали конец света. И почему-то все его очень ждали. Как ждали ухода Ельцина… Ну а вдруг?
Наша семья подсмеивалась над этим суеверием, но всё равно с интересом ждала 27- ое июля, чтобы убедиться в несвершении этого суеверия и потом посмеяться над теми, кто верил в его свершение. Увлекаясь ожиданием, мы как и вся деревня, стали сами верить в конец света и мысленно его допускать. Ужин перенесли с 9 вечера на после обеда.
Меня изгнали из семьи часов в 12. Изгнали в лес — пасти старую, противную козу Дашку. Незнакомая с теорией эволюции, т.е ничего не подозревая о той власти, которой я наделена, коза считала, что она выгуливает меня. Наплевав на общество, и особенно на меня, заходила в дебри чужого подсолнуха и сжирала всё. Вместо того, что взять прутик и огреть эту наглую скотину, я боязливо стояла рядом и упрашивала:
-Даша, пожалуйста, нас поймают. Пойдём домой. Ну, пожалуйста.
Но коза смотрела на меня неузнающими глазами. Будто видит в первый раз и ей не совсем понятно, по какой причине я – незнакомая противная девочка — к ней обращаюсь.
И тут начался ливень.
Такой ливень, как сегодня. Стена чужих рыданий с откашливаниями неба. Я была уверена, что даже если конца света не будет, меня обязательно убьёт молнией. А если конец света будет, то я все равно не дойду — перехватят мертвецы по дороге, которые как меня уже ни раз предупреждали, заживут в этот день новой жизнью.
Мы шли и не было никого. Ни одной машины, ни мотоцикла, коровы куда- то исчезли.
Я подумала, что вот, даже они вознеслись, а нас оставили. Меня за кражу конфет, Дашку- за подсолнухи. Кусты стали подозрительно нагибаться и хлыстать по лицу. Помню, было очень оскорбительно замечать, что коза так быстро бежит и даже не оглядывается. Это было первая осознанная, детская, и поэтому пронзительная обида на то, что кто- то близкий и старший ценит свою жизнь больше, чем твою… А ведь Дашке я отдала свою панаму от дождя. И по сути, всё детство посвятила её старушечьим причудам. Принеси то, сорви это, дай откусить…
Никого вокруг не было, был только мир, я и ливень, который унёс всех людей, а меня оставил. Я начала замечать, что деревья начали вести себя как-то вычурно и бесцеремонно. Как будто человека здесь никогда не было, нет и больше не будет. Свистели, шипели, сморкались прямо на меня.
Конечно, и раньше я замечала что- то такое…всю эту таинственную жизнь — ночами танцует мебель, куст крыжовника незаметно подходит к тебе, чтобы исподтишка уколоть в задницу, крапива выскакивает из- за угла и огревает со всей дури. Но в тот момент было ощущение вселенского ужаса перед всем этим неведомым, и перед возможными пакостями, которые это неведомое скрывает. Естественно, после того дня ни о каком доверии между мной и природой речи быть не может.
Мы бежали, от ужаса бежали ещё быстрее. В полной уверенности, что ни нашей улицы, ни нашего дома не осталось. И тут прямо за поворотом, сразу после этого придурковатого леса я увидела практически евангельскую картину.
Бабушка, переламывает хребет дедушке. Но так, чтобы он всё-таки мог бежать дальше. Бабушка естественно размахивает руками и наверно плачет, дедушка бледный, кричит на весь мир «Лёля».
Меня взяли за шкирку и больше не отпускали.
Это было счастье, которое больше не повторялось. Радость обретения мира после его внезапной потери.
Сегодня конечно, ничего такого не было. Попыталась возобновить, представить. Парад каких- то рож в памяти, штампов, обрывков. Сама бы всех утопила и жила с деревьями.
Ольга Роева
Нет ничего прекраснее дождя и снега, и поспать часов 8.
Поскольку цепляться мне больше не за что, я часто вспоминаю детство. Потому что, помню его очень хорошо. Ливень в моём детстве –переломный момент, религиозное озарение.
Мне стукнуло 6. Папа и мама (отдельно друг от друга) по-прежнему надеялись устроить свою личную жизнь для моего будущего блага. И пока я ждала, когда я кому- нибудь из них приглянусь, я счастливо жила у бабушки с дедушкой. В уютной, почти гоголевской деревне.
В 6 лет, за месяц до моего первого совершеннолетия, меня изгнали из семьи. За обжорство. В кругу всё той же семьи за моей спиной обсуждали мой день рождения. Детский слух, настроенный на одно слово «конфеты» быстро уловил, что они уже есть, они живут со мной в одном времени и даже находятся в одном доме. Прямо сейчас, пока я тут стою и подслушиваю, подарок где- то лежит и прячется. Мой лучший друг -дедушка, его успешно спрятал и замотал изолентой.
Поскольку дом огромный, бабушка подозрительна, а дедушка простоват, я сразу пошла к шифоньеру. Если дедушка прячет там водку, значит и конфеты там — надёжней места нет. Очень я гордилась этим раскрытием взрослого замысла, не понимая, что мой ум уже тогда был обречен служить во зло.
В беспамятстве восторга и самодовольства вытащила мешок, спрятала в большой пакет, сверху насовала игрушек — играла ими для видимости, прикидываясь дитя. Хотя уже года три как тащила у семьи сладости, и «матюкалась» в детсаде, желая быть похожей на свою властную бабушку. Потом меня этим шантажировали, заставляя воровать зефир в столовой. Так одно преступление неизменно ведёт за собой второе. Второе- третье. И так – всю жизнь, стоит лишь начать.
Под огромным орешником, в кустах смородины, я упивалась жизнью. Поражаясь, что вот ещё днём, понукаемая бабкой опять же, я, сутулясь над миской, ела суп, а теперь сижу — никто мне не указ, ем конфеты.
И наблюдаю, как из серой минуты жизни, естественно уже тогда прошедшей незаметно и бесплодно, вырастает яркое счастье. И трепетно, и чувственно разгрызается во рту, как карамель. Да, у счастья был вкус карамели, «каракума», и огромных, пропитанных кокосом и ликёром конфет «гусарская радость». Нет сомнений, именно они в своё время доводили гусар до неистовства.
К тому же, преступления как такового нет, решила я. Ведь, мешок всё равно достанется мне. Какая разница, съесть его сейчас, или потом. Чистое сознание не могло принять сам факт существования времени. И уж тем более, того влияния, которое оно оказывает на зашоренные в отношении конфет умы моих стариков.
В зарослях меня и нашли. Съев всё, презрительно оттолкнув от себя лишь мятные карамели, я осталась лежать в позе праздного патриция времён упадка Рима.
Пришли варвары в лице тёти — школьницы, сгребли остатки прекрасного в мешок, взяли за ухо и без всякого уважения к личности или хотя бы к обаянию преступления, отвели к старшим.
Тогда засияло другая истина. Если уж собираешься на преступление, будь добр заметать следы. Грабёж, убийство, мало ли что с тобой может случиться — всегда заметай. И бежать надо вовремя, конечно.
В кругу семьи был поставлен вопрос — в кого я такая и значат ли что- нибудь для меня традиции фамилии. Честно говоря, у нас никогда и не было таких традиций, по которым нельзя было объедать ближнего. Как маленький человек, которого никто не считал за человека, и поэтому не стеснялся при нём ничего, я знала: бабушка идёт в погреб за соком, но в каком- то досадном забвении постоянно ошибается, промахивается бутылём, и наливает вино. Выходя из темноты, упирается в глаза ангела(мои) и нарочито морщится. Таких мук ей стоила её невнимательность. И зловещий шепот дворцового заговорщика:
— Деду не говори.
Ни спасиба, ни пожалуйста… Сплошная угроза в голосе.
Семья узнает о неизлечимой невнимательности бабушки только зимой, в новогодние праздники. А я уже — обладатель тайны. Даже красный бант на голове – моя придурковатая, но отличительная черта, не придавал такой значительности.
Но всё же, если иметь дело, то с дедушкой. Обнаружив его один раз у шифоньера в корчах и с таинственным складным стаканчиком, я всю жизнь могла клянчить у него конфеты. Плюс — катание в люльке на велосипеде вдоль лесополосы.
Из этого я делаю вывод, что дедушка был духовнее и чище. Раз обладал таким библейским пониманием расплаты за свои грехи. Потом конечно и он обнаглел. Заставляя вместе идти к шифоньеру и стоять на стороже. При виде бабушки надо было кричать «тайфун» и непринужденно, но громко напевать.
Было не очень понятно — почему бы бабушке и дедушке не зажить счастливо и не признаться друг другу в том, что они тайно друг от друга выпивают…
При этом общее мнение семьи заключалось в том, что именно дедушке нельзя пить, потому что он старый и алкоголик. Бабушка, находясь в том же возрасте, считалась молодой по причине крашеных бровей и наличию волос. К тому же её культ почитался на кухне.
Сейчас, самостоятельно опрокидывая две бутылки вина за вечер, я понимаю, что слух про дедушку был несколько преувеличен. Получается, он в общем – то и не пил. Но, приучив дедушку к мысли, что он алкоголик, бабушка моя установила в доме режим абсолютного бонапартизма. Вечно виноватый, загнанный, не подозревающий, на чем споткнётся этим вечером, дедушка выучился хорошо шутить, в его обязанности так же входило развлекать бабушку во время рекламы придурковатыми танцами перед телевизором. Когда бабушку уже ничего не радовало — освоил пародию на Ельцина. С этим номером он худо- бедно и проковылял по жизни.
В общем-то, теперь я понимаю, как у нас появился огромный дом, сад, баня, в которой теперь пылится всё, о чем бабушка мечтала на 8 -ые марта — от микроволновки до каких- то домашних печей – гриль.
— Я думаю, Петь, нам надо баню строить..
— Да кому она нужна?
— А ты молчи, старый алкоголик! Тебе кроме водки разве что нужно?!
Дедушка извинялся, обещал всё построить. Но бабушка уже не принимала извинений по той причине, что её жизнь всё равно испорчена, одной баней это не исправишь, надо поменять машину на новую,достроить 5 комнат в доме. Тогда ещё можно о чем – то говорить… Тогда она, может быть, увидит, что человек исправляется и станет прежней. Какой её брали замуж. Радостной,лёгкой, накрашенной с утра.
И вот тот день, 27 июля. В этот день обещали конец света. И почему-то все его очень ждали. Как ждали ухода Ельцина… Ну а вдруг?
Наша семья подсмеивалась над этим суеверием, но всё равно с интересом ждала 27- ое июля, чтобы убедиться в несвершении этого суеверия и потом посмеяться над теми, кто верил в его свершение. Увлекаясь ожиданием, мы как и вся деревня, стали сами верить в конец света и мысленно его допускать. Ужин перенесли с 9 вечера на после обеда.
Меня изгнали из семьи часов в 12. Изгнали в лес — пасти старую, противную козу Дашку. Незнакомая с теорией эволюции, т.е ничего не подозревая о той власти, которой я наделена, коза считала, что она выгуливает меня. Наплевав на общество, и особенно на меня, заходила в дебри чужого подсолнуха и сжирала всё. Вместо того, что взять прутик и огреть эту наглую скотину, я боязливо стояла рядом и упрашивала:
-Даша, пожалуйста, нас поймают. Пойдём домой. Ну, пожалуйста.
Но коза смотрела на меня неузнающими глазами. Будто видит в первый раз и ей не совсем понятно, по какой причине я – незнакомая противная девочка — к ней обращаюсь.
И тут начался ливень.
Такой ливень, как сегодня. Стена чужих рыданий с откашливаниями неба. Я была уверена, что даже если конца света не будет, меня обязательно убьёт молнией. А если конец света будет, то я все равно не дойду — перехватят мертвецы по дороге, которые как меня уже ни раз предупреждали, заживут в этот день новой жизнью.
Мы шли и не было никого. Ни одной машины, ни мотоцикла, коровы куда- то исчезли.
Я подумала, что вот, даже они вознеслись, а нас оставили. Меня за кражу конфет, Дашку- за подсолнухи. Кусты стали подозрительно нагибаться и хлыстать по лицу. Помню, было очень оскорбительно замечать, что коза так быстро бежит и даже не оглядывается. Это было первая осознанная, детская, и поэтому пронзительная обида на то, что кто- то близкий и старший ценит свою жизнь больше, чем твою… А ведь Дашке я отдала свою панаму от дождя. И по сути, всё детство посвятила её старушечьим причудам. Принеси то, сорви это, дай откусить…
Никого вокруг не было, был только мир, я и ливень, который унёс всех людей, а меня оставил. Я начала замечать, что деревья начали вести себя как-то вычурно и бесцеремонно. Как будто человека здесь никогда не было, нет и больше не будет. Свистели, шипели, сморкались прямо на меня.
Конечно, и раньше я замечала что- то такое…всю эту таинственную жизнь — ночами танцует мебель, куст крыжовника незаметно подходит к тебе, чтобы исподтишка уколоть в задницу, крапива выскакивает из- за угла и огревает со всей дури. Но в тот момент было ощущение вселенского ужаса перед всем этим неведомым, и перед возможными пакостями, которые это неведомое скрывает. Естественно, после того дня ни о каком доверии между мной и природой речи быть не может.
Мы бежали, от ужаса бежали ещё быстрее. В полной уверенности, что ни нашей улицы, ни нашего дома не осталось. И тут прямо за поворотом, сразу после этого придурковатого леса я увидела практически евангельскую картину.
Бабушка, переламывает хребет дедушке. Но так, чтобы он всё-таки мог бежать дальше. Бабушка естественно размахивает руками и наверно плачет, дедушка бледный, кричит на весь мир «Лёля».
Меня взяли за шкирку и больше не отпускали.
Это было счастье, которое больше не повторялось. Радость обретения мира после его внезапной потери.
Сегодня конечно, ничего такого не было. Попыталась возобновить, представить. Парад каких- то рож в памяти, штампов, обрывков. Сама бы всех утопила и жила с деревьями.