А на Паску Ванька Зеленухин пришел домой и помер. Лег, как обычно, около стола на пол, положил под голову чугунок и — привет!
Пашка Коростелев вошел без стука, сел на порог, почесался и сказал покойнику:
— Завтра дверь воровать пойдём.
Почесался и добавил:
— С тебя бутылка.
Зеленухинская башка свалилась с чугунка и грюкнулась об пол. Пашка удивился:
— А я, по-твоему, за так на тот край полезу? Во дает!
Зеленухин лежал возле чугунка.
— Закурить дай… — сказал Пашка.
Зеленухин не дал.
Пашка вышел из хаты и увидел Ванькину жену. Жена матюкалась, безрезультатно пытаясь загнать Пашкиного хряка на свою свинью.
— Не будет с его никакого толку! — огорченно сказала Зеленухина и посмотрела на Пашку. — Бутылку ж взял — вот сам ее и покрывай давай.
— С меня тоже толку не будет, — сообщил Пашка, глядя на свинью. — И с Ваньки твоего не будет: помер Ванька-то… Вот те и Паска…
…Пулемет Шкалик нашел, как и все, на Сенчурах. Пулемет был в смазке. Шкалик всю осень искал патроны. С того края приходили делегаты и тихо вели переговоры. Шкалик послушно пил их самогонку, но пулемета не сменял даже на предложенную корову. Шкалик готовился к танцам и поэтому продолжал искать патроны.
«Пулемет дается человеку только раз», — сказал Шкалик делегатам. В 41-ом армия отступала со стороны Хутора. В 43-ем армия на Хутор вернулась. А после этого Хутор сорок лет не пускал тот край к Сенчурам. Коровы на хуторе были и свои…
Хряк со свиньей мирно жрали бульбу, в хате убивалась Зеленухина, а Пашка шагал к председателю уличного комитета, чтоб позвонить ментам и в больницу. По улице ехала баба на велосипеде. Метров за пять до Пашки она слезла с велосипеда и молча уставилась на Пашку.
«Гадюка!» — устало буркнул Коростелев и прошел мимо, не поворачивая головы. Баба вздохнула и медленно поехала дальше, внимательно глядя по сторонам…
…Шкалик закончил забивать патроны во второй диск и поставил пулемет на стол. Звякнув подойником, с улицы вошла мать. Шкалик налил водки, выпил и закурил.
— Серёга! — подозрительно спросила мать. — Это не пулемет?
— Не, — сказал Шкалик и снова выпил, — это от велосипеда.
***
В милиции сказали: «Ладно!»
— Чего — ладно?! — возмутился Пашка, — Можно подумать, вы его на пятнадцать суток посодите! На что он там похожий станет?! Может его еще вылечить можно. Может у его сон такой, ну… надолго… Врача б надо…
В милиции положили трубку.
— Ну и шо делать-то? — спросил Коростелев у председателя.
Председатель стриг ногти на ногах и складывал их в миску.
— Я так понимаю — хоронить, — сказал председатель. — С такого перепою он и через двадцать годов не встанет… Съешь мочёное яблоко.
В окне замаячила баба на велосипеде. Председателева нога дернулась и сшибла миску.
— Твою мать! — сказал председатель, собирая ногти. — Шоб ты сгорела!
…Шкалик давно собрался и уже два раза выглядывал на улицу, оба раза возвращаясь в хату. По скрипу он догадывался, что велосипед сужает круги. Шкалик придирчиво осмотрел штаны. Они должны были чуть нависать над скатанными болотными сапогами.
Шкалик подумал, что пулемета может оказаться мало и, свинтив гирьку с ходиков, сунул ее в карман. Время в доме Шкалика остановилось…
***
Милиция привезла фотографа.
— За шо, интересно, людям деньги плотют? — пробурчал Пашка. Председатель фотографа тоже не любил.
В том феврале фотограф поехал на делянку за дровами и взял с собой трёхлитровку самогона. Самогон они с мужиками не допили, а банку поставили под березу и сделали карточку. Ушлый фотограф потом в районе напечатал карточку в газете. Называлось — «Весенний этюд». Вроде как берёзовик в банке.
Интересное дело! — а что ни желобка на березе, ни зарубки, то народ, значит, совсем на Хуторе тупой, ничего не понимает? А что берёзовик в феврале? Да в газете тоже дураки какие-то: за что зря деньги плотют!
***
… Немецких автоматов осталось два на весь Хутор. Правда, на том краю их и вовсе не было. Тот край вооружался ружьями и самопалами. Хуторские, собравшись по вечерам на брёвнышках, задумчиво свистели в стволы обрезов. Может, тот край и свистел в свои самопалы, но обрезов у них тоже не было: в 41-ом армия, как известно, отступала между Хутором и Сенчурами…
Соседи сидели по лавкам вдоль стен и перешептывались. Ванька лежал на столе в новых штанах. От него по прежнему несло перегаром.
— Он у вас что — на столе, что ли, помер? — спросил фотограф.
— Под столом, — призналась Зеленухина. — На стол потом уже…
— Шо значит — потом? — спросил сержант. — Помер, а потом на стол залез? Ну-ка, положьте под стол, как было.
Пашка с председателем положили Ваньку на пол. Фотограф начал ладиться со своей техникой. Председатель смотрел на него с неприязнью. Пашка подложил под Ванькину голову чугунок.
— Так и было, — сказал Пашка, — да и на карточке так лучше выйдет.
Соседи, услышав про карточку, тоже стали ладиться к Зеленухину.
— Чегой-то вы? — испугался фотограф.
— На карточку, — сказал Пашка — не чужие же!
Было неудобно: Ванька лежал на полу, приходилось нагибаться и выворачивать голову, чтоб попасть в кадр.
«А если всем рядом лечь — дак чугунков не хватит…» — подумал Пашка о постановочном моменте.
Фотограф обозлился:
— Я для криминализьму снимаю! Карточек не будет!
Соседи засмеялись: дураков нашел — сам снимает, а сам говорит, карточек не будет.
— Дураков нашёл! — крикнул Пашка. — За шо токо деньги плотют!
Соседи решительно сгрудились вокруг Зеленухина и повыворачивали шеи.
— Сымай давай! — натужно просипел председатель.
Фотограф плюнул и нажал кнопку.
Бабки, хватаясь за бока, взялись разгибаться и разбредаться по лавкам. Председатель, выпучив глаза и кашляя, выправлял двумя руками шею.
— Весенний этюд! — сказал председатель, косясь на Зеленухина.
— Теперь врача! — крикнул сержант.
Обиженный на милицию врач проскребся к Ваньке сквозь бабок. Он пытливо посмотрел на чугунок и уверенно сообщил:
— Помер. Давай его на стол обратно…
…Шкалик шел на танцы с ясной головой, имея в ней светлую мысль: определиться наконец с пулеметом. Сзади скрипел велосипед. Шкалик шел на танцы конкретно получить по морде.
***
Выносили Пашка с председателем.
— А куда хоть? — спросил Пашка у врача.
Врач воровато оглянулся и присоветовал:
— А к ментам положьте. Они ж его первые осматривали, вот пускай теперь и разбираются, куда его. Хоть на химию.
— На мыло, что ли? — не понял председатель.
— Не! — тюрьма такая.
— Куда ж его в тюрьму-то? — задумался председатель.
Он дернул врача за рукав. Тот собрался что-то ответить, но вдруг посинел и крикнул поверх Пашкиной головы:
— Спасу на тебя нету! Глаза б мои тебя не видели!
За Пашкой печально заскрипел велосипед. Из-за председателя высунулся перепуганный фотограф:
— Уехала?
Председатель кивнул.
— Пошли к ментам, — сказал Пашка…
…Пели хуторские. Они пели и тыкали пальцами в какую-то приблуду, которую они уважительно называли «ёника». Шкалик на правах хуторского тоже пару раз ткнул в «ёнику».
Танцы тоже были на хуторской стороне. Вообще, место было стратегическое: вроде, на Хуторе, но сильно близко к тому краю. На том краю танцев не устаивали, так как «ёника» была только у хуторских, хотя никакая армия её, понятно, в 41-ом под Сенчурами не закапывала…
***
Сержант однозначно сказал грузить к врачам.
— Это санитарная машина, — гордо сказал врач.
— Ну!
— А он помер!
— Правильно сделал. И чего?
— А раз помер, машина специальная надо.
— Ну?
— Во дает! А с откудова у нас такая машина? К ментам ложьте…
Пашка повернулся к председателю:
— Позови отца Игнатия.
… Шкалик спрятал пулемет за «ёнику» и поцапал гирьку в кармане. Ему разрешили два раза матюкнуться в микрофон. Шкалик проверил, правильно ли нависают штаны над сапогами, матюкнулся в микрофон уже без спросу и пошел на площадку выбирать наощупь бабу…
Пашка с врачом сидели в «козле» на заднем сиденье. Иван сидел посередке и они держали его под руки.
Лысый врач оказался пьяный и теперь все время засыпал, выпуская Ваньку. Пашка злился и пинал врача ногой. Тогда лысый ненадолго просыпался и сонно бормоча «Больной, больной, шо ж это вы…» хватал Ваньку за другую руку.
…Весело насвистывающий сержант сел за руль. Пашка с врачом притихли. Только врач при этом опять выпустил Зеленухина и Ванька, словно любящая корова, тут же положил башку сержанту на погон.
Шкалик танцевал «медленный танец». Правда, музыка была не сильно медленная, а хуторские вообще могли на своей «ёнике» чего хочешь сыграть, все равно она только выла да гудела.
Другое дело, что на танцах, как правило, было не до музыки: хуторские отслеживали действия того края, а тот край смотрел, чтоб хуторские не выбирали их баб: бабы на том краю наощупь были не в пример лучше хуторских.
…Стоя метрах в двадцати от «козла», сержант орал Пашке:
— Куда хочете, туда и девайте! Хоть в морг, хоть в профилакторий! Хоть студентам подарите! Они до этого дела лютые!
— Вислюга! — ругнулся Пашка. — На все Сенчуры — один студент, дак и то: во-первых, он токо на водку лютый, а во-вторых, его уже шесть годов, как с откуда-то выгнали…
Из-за угла вышли председатель с отцом Игнатием.
— Не ори, сукин кот! — сказал отец Игнатий сержанту. — А то я всех соборую!
— Тю! — горько сплюнул сержант.
Пашка с врачом под шумок поволокли Зеленухина к задней дверце «козла».
— Сиди, Иван! — сказал Пашка, усадив Зеленухина и подперев его лопатой. — Сиди. Глядишь, еще и обойдётся…
…Тот край напрягся моментально: Шкалик нагло мусолил Вальку. Валька была гордостью того края и кто зря её не мусолил. «Ёника» завыла еще быстрей, а танцы стали еще медленней: тот край явно готовил атаку. Шкалик демостративно поправил концы штанов над сапогами.
Валька томно прижалась к Шкаликову животу. Вальке нравилось: там было так твердо, как на их краю не бывало. А Шкалик, ожидая получить по морде, думал о том, что не зря он сунул в штаны гирьку от ходиков…
— Какого черта тебе нас соборовать, ты и так уже все отделение анафеме предал?!
— Не спорь с пастырем! — предупредил отец Игнатий. — Пастырь я вам или хрен верёвкин?! Особенно на Святую Паску…
Он повернулся и сообщил председателю:
— Бачишь, какой злой? Это чего? — А того, что сквернословил в храме божьем, дак я сзаду подкрался — ка-а-к перехерачу его кадилом по хребтине! А за дело: будет вже знать, что такое христианское смирение!
Он снова повернулся к сержанту:
— Молитесь, иродово семя!
— Нам больше делать не хрен… — огрызнулся сержант. — Знаешь что, дядька — вот нехай у тебя корову упрут, дак мы тогда на Троицу всем отделением за нее Дзержинскому и помолимся.
…Шкалика били как-то несильно. Дали раз по морде и задумались. Шкалик не успел обозлиться и поэтому подставил морду опять. Ему опять дали по носу. Шкалик даже гирьку не стал доставать: размазал сопли да пошел к Вальке…
to be continued