ИНСУЛИНОВЫЙ ДНЕВНИК
8 ноября, 2017 4:03 пп
PHIL SUZEMKA
Phil Suzemka:
— Вот что! — сказал я на работе. — Поеду-ка я до дома, а то что-то хреново. Заболеваю, похоже.
По пути заехал в «Азбуку», купил Campari: болеть так болеть с удовольствием. Потом ещё взял коньяка на всякий случай. И водки. Коньяк и Campari для драйва, а водку — лечиться. Ну, и пива тоже. Одним словом, подготовился, выпил и заснул.
…А проснулся от взрыва…
Квартиру разнесло так, что коридор просто сплющило: стены остались как были (у меня на одной стене зеркало два на три метра — так оно даже не треснуло), а по коридору проходить получалось только боком. И детскую оторвало начисто. Открыл туда дверь, а от двери до детской — подвесной мостик на верёвках, как в Тибете. Внизу что-то полыхает, бубны слышно, Тадж-Махал какой-то виднеется (не настоящий, понятно, игрушечный, но всё равно неприятно). Хорошо, детей дома не было.
Выскочил на улицу узнать, что за взрыв. Выскочил, естественно, в чём был, тут уж не до того, чтоб наряжаться. Из одежды на себе только шорты и черкеска без газырей (искал их, искал, не нашёл, плюнул, пошёл так).
Рванули, как оказалось, генерал-губернатора. Хотели Столыпина, да тот чем-то отговорился, уж не знаю чем. Но хорошо, я скажу, рванули: «Руссо-Балт» в клочья, губернатор не лучше, возле универмага «Москва» на Ленинском, где всё произошло, от взвода гусар, что за губернаторским «Руссо-Балтом» скакали, только ментики да кивера по троллейбусным проводам разбросало — хоть не смотри, до того страшно.
И говорили, может ещё рвануть. Поэтому надо было срочно превращаться в птицу, чтоб оттуда смыться. Но я ж человек, я ж не могу за две минуты вот так сразу в птицу превратиться! А времени подготовиться совсем не оставалось. Так что, улетал не как птица, а как человек — низко, с гулом.
И неприятно и стыдно: лечу, а у самого из карманов черкески мелочь на людей сыплется, сигареты россыпью летят — ерунда, в общем. Причём, я ладони и на семь градусов ставлю, и на пятнадцать, а подъёмной силы один фиг практически никакой — на уровне второго этажа весь полёт был.
Вдруг вспомнилось, что Чкалов, когда летел в Америку на своём перегруженном АНТ-25, то высоту в триста метров ему удалось набрать только под Череповцом. И очень хорошо, что я это вспомнил, потому что в Череповец мне по-любому не надо было, а через полюс в Америку без тёплой одежды, в одной черкеске, без газырей, только дураки летают. Поэтому нарезал по-тихому, не разгоняясь, два круга вокруг МГУ и пошёл на глиссаду к Университетскому проспекту.
Сразу сгоряча не заметил, что на пробеге коленку разбил. Ещё подумал — где я её так ухайдакал сурово? А потом сообразил, что на посадке ноги не выпустил. Ну, тут всё сразу ясно стало: вообще, это такая типичная ошибка у начинающих — ноги не выпускать, но мне-то точно непростительно! Нельзя перерывы в полётах допускать, просто нельзя…
…И тут вокруг начало сгущаться. Что именно сгущалось — не поймёшь, но сгущалось так сильно, что я даже фонари перестал видеть. На улице день, солнце, а фонарей не видно, до того сгустилось.
Когда проснулся, оказалось, что временный мост от коридора до детской уже убрали и даже построили стационарный: сверху для машин, снизу для поездов. Очень удобно. Я ещё, помню, подумал: молодцы! быстро строить научились! Буду теперь из кухни в детскую на «Сапсане» ездить, с ветерком.
Хотел ещё поспать, да куда там! Гостей набежало, не знал, куда деть: Венедиктов с «Эха Москвы», казаки какие-то с нагайками и поголовно в жабо, мадам Бовари (ну, не сама, конечно, а просто похожая), потом и президент пришёл. Как положено: ласты, амфора, конь — всё при нём. Но он буквально на минуту — покрутился-покрутился и смылся. А конь мне унитаз сломал. Мы с Венедиктовым по этому поводу ночью жалобу в ФСО накатали. Я бы сам ни за что б не догадался, как такую жалобу правильно оформлять, а Венедиктов, оказывается, ничего, соображает. Гуашью её раскрасил, воронье перо нацепил, положил в кастрюлю, чтоб быстрей дошла — всё как надо.
Но когда из-за холодильника появился де Голль, я сразу сообразил — добром это дело не кончится. И, как выяснилось, был прав. Но тут опять начало сгущаться и я с пол-оборота выключился.
…Сколько спал — не помню. Проснулся от грохота в дверь и от того, что два мента щекотали меня стволами автоматов.
— Открой ему, — прошептали менты, — но сам пригнись.
Я осторожно подошёл к двери, пригнулся и открыл. Человек с лестничной клетки успел выстрелить поверх меня и тут же его отбросило на лестницу двумя автоматными очередями.
— Знаешь его? — спросили менты про убитого.
Я кивнул:
— Это Илья, сосед, он над нами живёт.
Менты ушли, а я стал искать телефон мамы Ильи. Не найдя, отправил смс всем, кому мог, что Илья убит. Но потом, просто для очистки совести, набрал самого Илью. Только решил выбрать с ним нейтральную тему. Какое-то чутьё подсказало: не надо Илье говорить, что его полчаса назад застрелили.
— Илюха! — спросил я. — Ты не знаешь, когда в нашем подъезде батареи менять будут?
— На этой неделе, — ответил покойник.
«Притворяется! — понял я. — Сам убит, а сам притворяется… По привычке, видимо: не вжился ещё в то, что мёртвый».
***
…Я не хотел возвращаться из этого своего нового мира туда, где был раньше и где остались все те, кто меня до этого окружал. Чего такого я тут не видел? Что могло меня здесь удивить?
Когда же меня пытались «привести в чувство», я хитрил. Я говорил, что мне нужно «немного полежать». Но никто ж не знал, что портал, через который я проваливался, находился именно на кровати. Стоило только лечь и принять «позу магического ключа» (это когда одна нога вытянута, вторая чуть согнута, а руки вокруг головы), как бесшумно открывалась тайная дверь и я тут же протискивался в неё, плотно захлопывая эту дверь за собою, чтоб случайно не пролезли те, кому не нужно. Я ни с кем не хотел делиться тем, что видел.
…Там, за дверью, стреляли из маузеров и автоматов Томпсона, но можно было летать. Там взрывали губернаторов, но в зелёных лугах паслись единороги и задумчиво бродила загадочная птица додо. Там легко было пригласить Бодлера в «Кафе Пушкинъ», где объяснить ему наконец, что «Цветы Зла» — это кактусы и ничего больше.
Там у меня было прозрачное море, набегающее на ступеньки подъезда. Там совсем не было зимы. И, поворачиваясь по сторонам, можно было одновременно видеть осколки самых разных эпох и самых удивительных событий. А главное — разрешалось в разных пропорциях смешивать их в колдовских ретортах моего случайного и счастливого беспамятства.
Там стоило жить потому, что там был выбор. А здесь его давно не осталось. Как можно было хотеть сюда вернуться? Как можно было заставить меня это сделать?..
***
…Я смылся из первой больницы, куда меня отвезли, достаточно легко: два нагана в руках — что ещё нужно, чтоб от тебя разбегались эндокринологи! За оградой ждал белый Lexus Ольги, но чем ближе я к нему подходил, тем чётче он прорисовывался в чёрный Packard-160 сорок второго года. На всякий случай убрав наганы, я сел в машину. Ольга вышла, а с заднего сиденья раздалось: «Soyez le bienvenu, Monsieur Suzemka! Enchante de vous voir». Я обернулся и увидел двух человек в плащах и шляпах.
— Bonsoir! — ответил я. — Qui êtes-vous?
— Второй Легион французской разведки, — сказал один из незнакомцев.
Другой пересел за руль и Packard тронулся.
Эти парни действительно были из второго Легиона. Но так сложилось, что временно они были приданы группе Эйтингона-Судоплатова и сейчас кружным путём, через Китай и Сибирь, возвращались в Париж из Мексики после ликвидации Троцкого. «Так вот почему на кухне оказался де Голль!» — сообразил я. Одного из французов звали Вася, а имя второго я забыл. Разговор шёл на французском, которого я вообще-то не знаю.
— Меркадера видели? — спросил я у легионеров.
— Не было никакого Меркадера, — сказал второй. — Всё сделали я и Вася. Даже без Сикейроса.
— Ледорубом? — не унимался я.
— Откуда в Мексике взяться ледорубу, если там нет льда? — резонно спросил француз. — Вот, сам посмотри.
Он протянул мне iPad. На экране была фотография лежащего в луже крови Троцкого, рядом с которым валялось мачете. Мы проехали Политехнический музей, Памятник Героям Плевны и выехали на Маросейку. Возле арки с надписью Maldiviana я попросил остановиться.
Что-то мне в этих двух не понравилось. Я осторожно нащупал в карманах оба нагана и, выйдя из машины, ступил под арку. Было темно. Ещё оставалась надежда скрыться или, если повезёт, вообще улететь. Но под аркой летать было стрёмно, а за нею всё небо оказалось в проводах. «Запутаюсь, — понял я. — Надо попытаться отойти дальше и уже там взлетать». Тут-то меня и прижал к стенке второй француз.
— Ты куда дел Кумранские рукописи, мизерабль?! — злобно прошипел он.
А я, честно говоря, и сам не помнил, куда я эти рукописи засунул. То ли отправлял их в Иерусалим, то ли не отправлял — вообще из головы вылетело.
— Не отдашь — убьём, — пригрозил француз. — Вася, где наше мачете?..
***
Я плохо помню вторую больницу. Помню лишь, что меня куда-то всё время везли. То в кресле, то на кровати с колёсиками, то опять в кресле. Идти самостоятельно я уже не мог. И ещё помню, что совсем перестал говорить: вместо речи из горла вырывался один сплошной клёкот. Но это было хотя бы объяснимо: постоянные полёты кого угодно необратимо превращают в птицу и меня это в целом устраивало. Да и зачем нужно ходить в этой жизни, если умеешь летать в той?
Поэтому я отключил первую жизнь.
***
Очнувшись через двое суток ночью, я обнаружил, что весь опутан какими-то проводами, трубками, щедро утыкан железными присосками и изящно инкрустирован катетерами. В палате был полумрак и из этого полумрака медленно выплыли две фигуры в зелёных штанах, зелёных рубахах и каких-то зелёных тюбетейках. «Черти!» — сообразил я (откуда-то мне было известно, что черти бывают зелёными). На всякий случай я решил сразу не показывать, что не сплю. Со мной что-то делали, что-то куда-то втыкали-перетыкали, зажимали руки, переставляли присоски.
Потом один чёрт сказал другому:
— Странно: а давление у него сто двадцать на восемьдесят. Как у космонавта.
Я немного приоткрыл глаза и, оглядев все свои провода и трубки, подумал, что действительно похож на космонавта: например, на Белку и Стрелку. Да и давление у меня, как выяснили черти, тоже было как у Белки со Стрелкой.
— Проснулся? — заметил один из чертей. — А ты в курсе, что у тебя сахар был сорок пять? Просто интересно, как ты умудрился не сдохнуть ещё за два дня до того, как тебя привезли к нам?
— Занят был, — нехотя ответил я.
— Чем, если не секрет?
— Второй Легион французской разведки… — начал было я.
Мне казалось, им это будет интересно. Но первый чёрт разочарованно сказал:
— А, понятно. Ну, тогда спи дальше. Может, пройдёт.
И они ушли.
***
А я не хотел, чтоб проходило. Я цеплялся за свои видения так сильно, что реальность с трудом прорастала через них, сплеталась с ними и создавала всё новые и новые конфигурации непонятного и неизведанного.
И я знаю, почему мне было жалко покидать тот мой мир: я уже прошёл в нём через взрывы и погони, через стрельбу и страх, мне оставалось совсем немного, чтобы выйти в зелёные луга к пасущимся единорогам и птице додо.
Но этого так и не случилось…
PHIL SUZEMKA
Phil Suzemka:
— Вот что! — сказал я на работе. — Поеду-ка я до дома, а то что-то хреново. Заболеваю, похоже.
По пути заехал в «Азбуку», купил Campari: болеть так болеть с удовольствием. Потом ещё взял коньяка на всякий случай. И водки. Коньяк и Campari для драйва, а водку — лечиться. Ну, и пива тоже. Одним словом, подготовился, выпил и заснул.
…А проснулся от взрыва…
Квартиру разнесло так, что коридор просто сплющило: стены остались как были (у меня на одной стене зеркало два на три метра — так оно даже не треснуло), а по коридору проходить получалось только боком. И детскую оторвало начисто. Открыл туда дверь, а от двери до детской — подвесной мостик на верёвках, как в Тибете. Внизу что-то полыхает, бубны слышно, Тадж-Махал какой-то виднеется (не настоящий, понятно, игрушечный, но всё равно неприятно). Хорошо, детей дома не было.
Выскочил на улицу узнать, что за взрыв. Выскочил, естественно, в чём был, тут уж не до того, чтоб наряжаться. Из одежды на себе только шорты и черкеска без газырей (искал их, искал, не нашёл, плюнул, пошёл так).
Рванули, как оказалось, генерал-губернатора. Хотели Столыпина, да тот чем-то отговорился, уж не знаю чем. Но хорошо, я скажу, рванули: «Руссо-Балт» в клочья, губернатор не лучше, возле универмага «Москва» на Ленинском, где всё произошло, от взвода гусар, что за губернаторским «Руссо-Балтом» скакали, только ментики да кивера по троллейбусным проводам разбросало — хоть не смотри, до того страшно.
И говорили, может ещё рвануть. Поэтому надо было срочно превращаться в птицу, чтоб оттуда смыться. Но я ж человек, я ж не могу за две минуты вот так сразу в птицу превратиться! А времени подготовиться совсем не оставалось. Так что, улетал не как птица, а как человек — низко, с гулом.
И неприятно и стыдно: лечу, а у самого из карманов черкески мелочь на людей сыплется, сигареты россыпью летят — ерунда, в общем. Причём, я ладони и на семь градусов ставлю, и на пятнадцать, а подъёмной силы один фиг практически никакой — на уровне второго этажа весь полёт был.
Вдруг вспомнилось, что Чкалов, когда летел в Америку на своём перегруженном АНТ-25, то высоту в триста метров ему удалось набрать только под Череповцом. И очень хорошо, что я это вспомнил, потому что в Череповец мне по-любому не надо было, а через полюс в Америку без тёплой одежды, в одной черкеске, без газырей, только дураки летают. Поэтому нарезал по-тихому, не разгоняясь, два круга вокруг МГУ и пошёл на глиссаду к Университетскому проспекту.
Сразу сгоряча не заметил, что на пробеге коленку разбил. Ещё подумал — где я её так ухайдакал сурово? А потом сообразил, что на посадке ноги не выпустил. Ну, тут всё сразу ясно стало: вообще, это такая типичная ошибка у начинающих — ноги не выпускать, но мне-то точно непростительно! Нельзя перерывы в полётах допускать, просто нельзя…
…И тут вокруг начало сгущаться. Что именно сгущалось — не поймёшь, но сгущалось так сильно, что я даже фонари перестал видеть. На улице день, солнце, а фонарей не видно, до того сгустилось.
Когда проснулся, оказалось, что временный мост от коридора до детской уже убрали и даже построили стационарный: сверху для машин, снизу для поездов. Очень удобно. Я ещё, помню, подумал: молодцы! быстро строить научились! Буду теперь из кухни в детскую на «Сапсане» ездить, с ветерком.
Хотел ещё поспать, да куда там! Гостей набежало, не знал, куда деть: Венедиктов с «Эха Москвы», казаки какие-то с нагайками и поголовно в жабо, мадам Бовари (ну, не сама, конечно, а просто похожая), потом и президент пришёл. Как положено: ласты, амфора, конь — всё при нём. Но он буквально на минуту — покрутился-покрутился и смылся. А конь мне унитаз сломал. Мы с Венедиктовым по этому поводу ночью жалобу в ФСО накатали. Я бы сам ни за что б не догадался, как такую жалобу правильно оформлять, а Венедиктов, оказывается, ничего, соображает. Гуашью её раскрасил, воронье перо нацепил, положил в кастрюлю, чтоб быстрей дошла — всё как надо.
Но когда из-за холодильника появился де Голль, я сразу сообразил — добром это дело не кончится. И, как выяснилось, был прав. Но тут опять начало сгущаться и я с пол-оборота выключился.
…Сколько спал — не помню. Проснулся от грохота в дверь и от того, что два мента щекотали меня стволами автоматов.
— Открой ему, — прошептали менты, — но сам пригнись.
Я осторожно подошёл к двери, пригнулся и открыл. Человек с лестничной клетки успел выстрелить поверх меня и тут же его отбросило на лестницу двумя автоматными очередями.
— Знаешь его? — спросили менты про убитого.
Я кивнул:
— Это Илья, сосед, он над нами живёт.
Менты ушли, а я стал искать телефон мамы Ильи. Не найдя, отправил смс всем, кому мог, что Илья убит. Но потом, просто для очистки совести, набрал самого Илью. Только решил выбрать с ним нейтральную тему. Какое-то чутьё подсказало: не надо Илье говорить, что его полчаса назад застрелили.
— Илюха! — спросил я. — Ты не знаешь, когда в нашем подъезде батареи менять будут?
— На этой неделе, — ответил покойник.
«Притворяется! — понял я. — Сам убит, а сам притворяется… По привычке, видимо: не вжился ещё в то, что мёртвый».
…Я не хотел возвращаться из этого своего нового мира туда, где был раньше и где остались все те, кто меня до этого окружал. Чего такого я тут не видел? Что могло меня здесь удивить?
Когда же меня пытались «привести в чувство», я хитрил. Я говорил, что мне нужно «немного полежать». Но никто ж не знал, что портал, через который я проваливался, находился именно на кровати. Стоило только лечь и принять «позу магического ключа» (это когда одна нога вытянута, вторая чуть согнута, а руки вокруг головы), как бесшумно открывалась тайная дверь и я тут же протискивался в неё, плотно захлопывая эту дверь за собою, чтоб случайно не пролезли те, кому не нужно. Я ни с кем не хотел делиться тем, что видел.
…Там, за дверью, стреляли из маузеров и автоматов Томпсона, но можно было летать. Там взрывали губернаторов, но в зелёных лугах паслись единороги и задумчиво бродила загадочная птица додо. Там легко было пригласить Бодлера в «Кафе Пушкинъ», где объяснить ему наконец, что «Цветы Зла» — это кактусы и ничего больше.
Там у меня было прозрачное море, набегающее на ступеньки подъезда. Там совсем не было зимы. И, поворачиваясь по сторонам, можно было одновременно видеть осколки самых разных эпох и самых удивительных событий. А главное — разрешалось в разных пропорциях смешивать их в колдовских ретортах моего случайного и счастливого беспамятства.
Там стоило жить потому, что там был выбор. А здесь его давно не осталось. Как можно было хотеть сюда вернуться? Как можно было заставить меня это сделать?..
…Я смылся из первой больницы, куда меня отвезли, достаточно легко: два нагана в руках — что ещё нужно, чтоб от тебя разбегались эндокринологи! За оградой ждал белый Lexus Ольги, но чем ближе я к нему подходил, тем чётче он прорисовывался в чёрный Packard-160 сорок второго года. На всякий случай убрав наганы, я сел в машину. Ольга вышла, а с заднего сиденья раздалось: «Soyez le bienvenu, Monsieur Suzemka! Enchante de vous voir». Я обернулся и увидел двух человек в плащах и шляпах.
— Bonsoir! — ответил я. — Qui êtes-vous?
— Второй Легион французской разведки, — сказал один из незнакомцев.
Другой пересел за руль и Packard тронулся.
Эти парни действительно были из второго Легиона. Но так сложилось, что временно они были приданы группе Эйтингона-Судоплатова и сейчас кружным путём, через Китай и Сибирь, возвращались в Париж из Мексики после ликвидации Троцкого. «Так вот почему на кухне оказался де Голль!» — сообразил я. Одного из французов звали Вася, а имя второго я забыл. Разговор шёл на французском, которого я вообще-то не знаю.
— Меркадера видели? — спросил я у легионеров.
— Не было никакого Меркадера, — сказал второй. — Всё сделали я и Вася. Даже без Сикейроса.
— Ледорубом? — не унимался я.
— Откуда в Мексике взяться ледорубу, если там нет льда? — резонно спросил француз. — Вот, сам посмотри.
Он протянул мне iPad. На экране была фотография лежащего в луже крови Троцкого, рядом с которым валялось мачете. Мы проехали Политехнический музей, Памятник Героям Плевны и выехали на Маросейку. Возле арки с надписью Maldiviana я попросил остановиться.
Что-то мне в этих двух не понравилось. Я осторожно нащупал в карманах оба нагана и, выйдя из машины, ступил под арку. Было темно. Ещё оставалась надежда скрыться или, если повезёт, вообще улететь. Но под аркой летать было стрёмно, а за нею всё небо оказалось в проводах. «Запутаюсь, — понял я. — Надо попытаться отойти дальше и уже там взлетать». Тут-то меня и прижал к стенке второй француз.
— Ты куда дел Кумранские рукописи, мизерабль?! — злобно прошипел он.
А я, честно говоря, и сам не помнил, куда я эти рукописи засунул. То ли отправлял их в Иерусалим, то ли не отправлял — вообще из головы вылетело.
— Не отдашь — убьём, — пригрозил француз. — Вася, где наше мачете?..
Я плохо помню вторую больницу. Помню лишь, что меня куда-то всё время везли. То в кресле, то на кровати с колёсиками, то опять в кресле. Идти самостоятельно я уже не мог. И ещё помню, что совсем перестал говорить: вместо речи из горла вырывался один сплошной клёкот. Но это было хотя бы объяснимо: постоянные полёты кого угодно необратимо превращают в птицу и меня это в целом устраивало. Да и зачем нужно ходить в этой жизни, если умеешь летать в той?
Поэтому я отключил первую жизнь.
Очнувшись через двое суток ночью, я обнаружил, что весь опутан какими-то проводами, трубками, щедро утыкан железными присосками и изящно инкрустирован катетерами. В палате был полумрак и из этого полумрака медленно выплыли две фигуры в зелёных штанах, зелёных рубахах и каких-то зелёных тюбетейках. «Черти!» — сообразил я (откуда-то мне было известно, что черти бывают зелёными). На всякий случай я решил сразу не показывать, что не сплю. Со мной что-то делали, что-то куда-то втыкали-перетыкали, зажимали руки, переставляли присоски.
Потом один чёрт сказал другому:
— Странно: а давление у него сто двадцать на восемьдесят. Как у космонавта.
Я немного приоткрыл глаза и, оглядев все свои провода и трубки, подумал, что действительно похож на космонавта: например, на Белку и Стрелку. Да и давление у меня, как выяснили черти, тоже было как у Белки со Стрелкой.
— Проснулся? — заметил один из чертей. — А ты в курсе, что у тебя сахар был сорок пять? Просто интересно, как ты умудрился не сдохнуть ещё за два дня до того, как тебя привезли к нам?
— Занят был, — нехотя ответил я.
— Чем, если не секрет?
— Второй Легион французской разведки… — начал было я.
Мне казалось, им это будет интересно. Но первый чёрт разочарованно сказал:
— А, понятно. Ну, тогда спи дальше. Может, пройдёт.
И они ушли.
А я не хотел, чтоб проходило. Я цеплялся за свои видения так сильно, что реальность с трудом прорастала через них, сплеталась с ними и создавала всё новые и новые конфигурации непонятного и неизведанного.
И я знаю, почему мне было жалко покидать тот мой мир: я уже прошёл в нём через взрывы и погони, через стрельбу и страх, мне оставалось совсем немного, чтобы выйти в зелёные луга к пасущимся единорогам и птице додо.
Но этого так и не случилось…